Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
Но он там пасся.
Мы расположились во втором ярусе, в укромном мягком уголке, тогда как прочие посадочные места были стульями и столами.
Скот, в количестве человек трех, скопился за соседним столиком и принес себе килограмм силосного мороженого. После чего поголовье скота стало расти и достигло пяти человек. Сей совокупный скот, крупнорогатой породы и высокий в холке, немедленно затеял единственное дело, для которого его растили и поили: начал расписывать пулю.
Вдруг выяснилось, что мягкий лужок, который столь неосторожно заняли мы, - это его, скота, потомственный воловий лужок, где он ежедневно пасется, устраивает водопой, занимается зоофилией. И нам с этого лужка хорошо бы убраться.
В нашу сторону полетели разные реплики, обнаруживавшие некоторую осведомленность скота в азах национального вопроса и общей физиологии. В основном, в адрес дам.
Что мне было делать?
Я был один, их было пять. Они не стояли молча в ряд, они сидели тесно в круг.
Дать в глаз? И дальше - как в кино?
Я не дал. Не обучен. Хотя это не объяснение.
Мычание скота усиливалось. Мы ушли не сразу, мы выдержали хоть сколько-то достойную паузу. Потом пошли. Мычание перешло в рев. Я, проходя мимо, наговорил скоту разных обидных слов. Но это же несоразмерно. Скоту ничего не говорят, скот тащат на скотобойню, забивают, распяливают, разрубают. Бьют палкой, мажут зеленкой тупые люмпен-пролетарские лбы.
Не надо было и писать об этом. А то поверил, понимаешь, паскудство гармонией. Ладно, пусть будет.
Бляны
Прихожу за дочкой в школу. А двери в класс заперты, и наша учительница при дверях.
- Что там? - киваю.
- Поют.
-???
- Репетируют к празднику. А ваша не поет. Сидит, молчит и рисует что-то. Отказывается.
- Понятное дело. Небось, там "мама дорогая" поют.
- Ну и что? В школе не бывает "хочу - не хочу!" В школе есть "надо"!
Ребенок потом вышел угрюмый, плюется. Разучивали, говорит, "жили у бабуси". Вот оно как обернулось. Написали всем сложную песню на листочек и подыгрывали на гармошке.
Ну, мы с учительницей беседуем непринужденно.
- Я, - говорит она, - математику всегда любила, а литературу никогда не любила.
Тут поднимается родительская делегация: бессменные организаторы чаепитий и подношений. Предводительница подходит и говорит деловито:
- Я завтра блянОв попеку.
Учительница одобрительно закивала.
- А можно и мы покушаем? - спрашивает остальной родительский комитет.
Учительница доброжелательно согласилась.
Друг с Соляриса
Случилось мне на днях посмотреть старый советский фильм "Друг". Это кино сняли в порыве противоводочного умоисступления. Он, может быть, вышел бы и не таким плохим, когда б не четко сформулированная государственная задача, проходящая сквозь фильм красной ниточкой мулине.
Если кто не помнит, там вот про что: к алкоголику является большущий говорящий пес и начинает его исправлять. Алкоголик сопротивляется, потом поддается, потом почти совсем перековывается, но в итоге срывается и сдает-таки друга на мыло. А сам попадает на дурку. Алкоголика играет Шакуров, и делает это очень убедительно. Я думаю, он обошелся без грима и спецодежды. Как вышел в трениках из дома, так и снялся. Кто играет пса, не знаю, но говорит за него Шерлок Ливанов.
В общем, получился своеобразный "Солярис" для орков. Пес являет собой воплощенную совесть. Герой наставляется и вразумляется. И так далее. Например, пес заставил его купить газету "Правда". Шакуров спрашивает: интересно, как эта газета называется? А пес ему: видите? чего ж вы удивляетесь, что правду пишут. В таком вот ключе.
И вдруг я сообразил, что фильм намного ужаснее, чем задумывали в ЦК. Это непредумышленно получилось. Пес не метафорический. И не реальный. Он - галлюцинация. Он с самого начала приглючился Шакурову. И все исправление было заведомо обречено на неудачу. Это уже неважно, какие он подавал советы - может быть, он и совестью выступал. Но в структуре психоза, потому что белая горячка состоялась еще в начальных титрах. Никакого Соляриса и никакой вероломной дружбы. А только полнометражный делирий с логическим концом. Агитация приобретает совершенно иные формы, мрачные, кафкианские. Алкогольные зрители должны вешаться после первого появления пса.
Шопинг
Аптека.
- Мне гель для ступни.
- От грибка?
- Гель для ступни.
- Который?
- Мне нужен гель для ступни.
- Хорошо.
Молочно-колбасный магазин. Продавщица Валя нарезает себе колбасу машиной.
- Одна только Валя работает, а мы стоим!
- Ну да, я одна работаю, а вы все едите и пьете, пьете и едите.
Рядом лежит кот: округленный, как результат. Все мирно и радужно замерло в едином порыве протяжного пищевого автоматизма. Вот бы еще покупателям тут же, на месте, есть, как это было бы славно.
Великопостная Защита Отечества
Неплохо бы вспомнить о чем-нибудь приличествующем праздничному столу. Или хотя бы порассуждать о совпадении защиты Отечества и начала Великого Поста. Я ведь человек совершенно не военный, не в теме. Армейское-флотское видел лишь краешком глаза. Но кое-что видел. Вот один эпизод, увиденный краешком глаза в буквальном смысле слова.
Я, проснувшись, приоткрыл глаза и его увидел.
Было это на сборах в Балтийске. Нас было четверо партизан на казарму, и нас не трогали. Чувствовали, что лучше не связываться - черт его знает, кто за нами стоит. Были мы - и вот уже нету нас, а им служить. Так что отношения складывались ровные, вернее сказать - никакие. В казарме стояли двухъярусные кровати, и мы разместились сверху. Оттуда наблюдали. Одного, например, матерый тролль мочил пудовым кулаком за храп. А я сильно кашлял, но меня не мочили. Только однажды огрызнулись из-под меня: мол, заткнись там, сука.
Спали мы по тамошним меркам допоздна. И вот как-то раз меня разбудило некое перемещение. То есть я проснулся от того, что меня двигали. Вместе с двухъярусной кроватью. Я, как уже сказал, приоткрыл глаза, потом приподнялся на локте. В спальном помещении трудились матросы первого года службы, в количестве двух чурок. Ну, куда денешься, если их так называли. Им велели прибрать: помыть, подмести, вылизать. И они не посмели меня разбудить. Они осторожно, стараясь не шуметь, двигали меня вместе с ярусами.
- Да я сейчас слезу, ребята, - сказал я, свешивая ноги.
Они молча смотрели на меня абсолютно пустыми глазами. Они ничего не поняли. Я прилетел с Юпитера. А то и сам был Юпитер, то есть Зевс. Продолжать было бессмысленно, братания не вышло. Я не учел, что времена Куприна с его Хлебниковым ушли
