Война менестреля - Владислав Адольфович Русанов

сбросить наваждение. Он много раз сражался в числе наёмников. Иногда за одну державу, иногда за другую. Он знал, что для наёмника главное — деньги. И выжить, конечно. Мертвецу золото без надобности. Он знал, что часто кондотьеры считают мирный люд, случайно оказавшийся неподалеку от мест сражений и передвижений войск, чем-то, вроде, подножного корма. Ограбить, обобрать до нитки. Забрать коня или какую-то тягловую скотину, если возникает необходимость. Ну, изнасиловать поселянку, если попадается какая-то покрасивее. Хотя насиловать и не обязательно, когда у тебя на поясе мешочек с серебром, а в селе начинают перетирать в муку древесную кору и варить похлёбку из крапивы. Но может ли так же поступать армия, подчиняющаяся правителю той, страны, где идёт война? Армия, которая называет себя освободительной? Кто-то из предков герцога Лазаля — то ли прадед, то ли ещё глубже в века — сказал, что армия может стрелять в свой народ только один раз — первый, потом она стреляет уже в чужой народ. Так что удивительного в том, что вожеронцы уже не жаждут избавления от самопровозглашённой герцогини-регентши, а записываются добровольцами в ополчение?

И ещё одна мысль внезапно обожгла, будто выпад острой шпаги, пробившийся через, казалось бы, глухую защиту. Ведь Реналла сейчас в Вожероне! Значит эти ядра падают и на неё тоже. А может, она погибла под развалинами какого-нибудь дома? Или сгорела, когда обмотанное промасленной тряпкой ядро пробило черепицу и зажгло дом изнутри?

Лан не сдержался и зарычал, впиваясь пальцами в обитое кожей сидение.

Подался вперёд…

— Я знаю, о чём ты подумал, — исполненным сочувствия голосом проговорила Ита. — Она жива.

— Откуда…

— Да у тебя всё на лице написано, альт Грегор. Твоя девчон… Прости, Реналла из Дома Лазоревого Кота жива. Пран Жерон упоминал и о ней.

— И что же он писал о ней?

Ита вздохнула.

— Вот об этом я и хотел тебе рассказать.

— Может, просто дашь почитать письмо?

— Не дам. Там слишком много личного.

— Что мы можем скрывать друг от друга?

— Да что угодно.

— Тебе виднее. Тогда просто зачитай кусок или перескажи своими словами.

— Только обещай не наделать глупостей.

— Разве я могу наделать глупостей?

— Ты как раз и можешь. Ты — самый порывистый и непредсказуемый менестрель в двенадцати державах.

— Я думал, самый талантливый и знаменитый.

— И самый скромный.

— А что, есть иное мнение?

— Есть. Впрочем, его редко озвучивают, чтобы не получить вызов на дуэль. Все знают — великий Ланс альт Грегор ещё и самый вспыльчивый. Именно поэтому я прошу тебя сохранять хладнокровие и не наделать ошибок.

— Обещаю. Я буду холоден, как вершины Карроса и рассудителен, как ушедший от мира монах-чернец.

— Точно?

— Обещаю!

— Тогда слушай. Капитан Жерон сетует, что погиб его лейтенант Марцель альт Родер из Дома Бронзового Сокола, которому он хотел передать Роту, когда закончится вожеронская кампания. Погиб нелепо — во время очередного обстрела города артиллерией герцогини Маризы на штаб-квартиру Роты Стальных Котов напали.

— Лазутчики Маризы или свои, местные?

— Этого капитан не написал. Но отметил, что целью нападавших были не офицеры Роты и не казна, в которой хранится немаленькая сумма в золоте, а Реналла. Её хотели убить.

— Кто? — напрягся менестрель.

— Спокойнее, альт Грегор, спокойнее. Я же сказала, что пран Жерон не написал.

— Я хочу знать…

— Пран Жерон тоже хотел знать. Его возмутило нападение на штаб-квартиру. Кондотьеры из других вольных Рот тоже выразили негодование. Они обратились к Кларине, но та всё выкрутила так, будто Реналла — шпионка, засланная в Вожерон из столицы. Был назначен суд Вседержителя — поединком.

— Какой суд? Зачем? — Лансу казалось, будто он слушает какой-то бред сумасшедшего, настолько слова Иты, простые и понятные по отдельности, не поддавались осознанию в целом. Разум отказывался принимать значение фраз. Так не может быть. Так не должно быть. Так не бывает.

— Если ты помнишь, суд Вседержителя назначается, когда доводы обвинения и защиты равны и нет никакой возможности доказать правоту той ли другой стороны. Ну, например, виновна или не виновна Реналла.

— Это я знаю. Зачем его назначили?

— Кого?

— Суд.

— Этого я тоже не поняла. Очевидно для того, чтобы определить — брать Реналлу под стражу или нет.

— Уму не постижимо…

— Не могу возразить. Ужасно запутанная история.

— Что было дальше? Жерон написал?

— Написал. Сторону обвинения, представлял Виго альт Баррас — кузен прана Клеана, следовательно, дядя Кларины.

— Давай без ненужных подробностей!

— Тебе не угодишь, альт Грегор! То ты засыпаешь вопросами, на которые нет ответа, то отказываешься от подробностей.

— Ита! Меня интересуют важные подробности.

— Как ты узнаешь — важные они или нет, если не услышишь?

— О, стигматы святого Трентильяна! Рассказывай, как хочешь!

— Защищать честь Реналлы вышел Кухал Дорн-Куах из Кринта.

— Кухал? Откуда он там взялся⁈ — Менестрель с трудом удержал челюсть, чтобы не отвисла до воротника нового чёрного бархатного дублета.

— Откуда я знаю? Наверное, тоже нанялся на службу — защищать вожеронцев от освободителей из Аркайла.

— Он, конечно, победил? Знаю этого шельмеца — с мечом в руках это не человек, а ветряная мельница.

— Нет. Кухал погиб. Виго альт Баррас оказался опытным бретёром. Несмотря на полученные раны, сумел заколоть кринтийца.

— Не может быть!

— Что не может быть? Альт Грегор! Я тебе только что прочитала строчку з письма прана Жерона: «Виго альт Баррас оказался опытным бретёром. Несмотря на полученные раны, сумел заколоть кринтийца».

— Кухал погиб…

Ланс помнил их последнюю встречу в Кранг-Дху. Медвежьи объятия, громовой голос. Помнил, как Дорн-Куах настаивал, чтобы менестрель не возвращался на браккарский корабль. Три тысячи болотных демонов! Он же проболтался тогда кринтийцу о своём неразделённом чувстве. Тот ещё предлагал украсть Реналлу…

Вот оно что!

Ну, почему все друзья не прислушиваются к его мнению, а берутся устраивать чужую жизнь, как свою собственную? От чего всё это? От излишней преданности или от пренебрежения мнением друга? Или от глубокого убеждения, что прав только ты? И это ещё лучшие из лучших. Люди чести и совести. Что тогда можно говорить о подлецах и предателях? Тебя размажут, как масло по краюхе хлеба, скомкают, как ненужную записку, Вышвырнут на обочину, как огрызок яблока.

И теперь получается, что ещё один друг погиб из-за него,