Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
А эти третьи часы, с хитрым электропупочком, мне подарила одна паскудная фирма - за преданную работу. Не буду рекламировать ее название. Пластмассовый ремешок у них вскоре сломался, и я таскал их в кармане, вместе с носовым платком носочной выделки, пока они не сгинули где-то. Жалко не было. Потом, уже работая в больнице и остро нуждаясь в неопоздании на поезд домой, я обзавелся новыми, четвертыми, которые сейчас и живут. Тоже, конечно, дешевыми, они спешат минут на десять, но я им прощаю.
А недавно пропали. Как я сокрушался! Где, где? - заламывал руки. И вдруг вижу: лежат, свернулись колечком и спят. Я не мог нарадоваться, спрятал, убрал подальше. Все равно они мне большей частью на фиг не нужны.
Одна закавыка: меня не покидает ощущение, что у меня были еще одни, неизвестные мне, ПЯТЫЕ часы!
Не могу их себе представить - ни времени, ни места, на котором носил. Но знаю почти наверняка, что они были.
Мне кажется, что стоит мне вспомнить, что это были за пятые часы - и мигом разрешатся многие, многие беды и вопросы, и сделается великолепие.
Дерсу Узала
Я, если кто вдруг подумает, не какой-нибудь там недобитый из десяти комнат с десятью штанами, повсюду лежащими. Я долго жил среди простого и бедного люда, сам будучи бедным людом. И многое могу порассказать о моих соседях - уже когда-то начинал даже рассказывать, но что-то помешало. Их у меня в коммуналочке было немного, зато они часто менялись. И я ничего не имею против песни "Вышли Мы Все Из Народа". Вот только откуда вышел Сам Народ?
Попытки понять это были предприняты в повести "Тесная кожа", она у меня и на сайте, и в Сетевой Словесности, первая главка. Но и тогда я что-то упустил.
Ведь было дело, когда я видел, откуда Вышел Народ. И вышел он совершенно неожиданно, когда я маялся знойной тоской поближе к избе, где меньше жалят: караулил ребенка, нас с ним забросило к деду-бабе в самое медвежье новгородское сердце, без связи, пищи, водопровода, магазина, почты, аптеки, милиции и людей.
Было жарко, я осторожно разгуливал по пятачку в 10 на 20 метров, ибо дальше - ни-ни: заедят, сожрут, заклюют и ссильничают зоологическим скопом. Там водятся насекомые, каких я не встречал и во сне. И вот я стою в тенечке с книжкой Юнга, а из лесу - я даже не заметил, как он образовался, этот архетип - выходит Некто, и прямиком ко мне. У меня рука за косой ли потянулась, за топором - не помню. Идет на меня смертным коричневым зверем в шапочке вязаной, во рту кости перемалываются, и весь он - в божественном Облаке из тех самых оводов и шершней. Жара, но идущий - в трех тулупах, да в кирзачах, да в лаптях как будто, и пахнет от него позапрошлогодней опрелостью.
Вот откуда выходит, оказывается, народ. Чего-то он хотел от меня, да я рукой замахал, сгинуть предлагая, он и сгинул - видать, деду-бабу хотел, они таких знают и понимают.
Но я же собирался о соседях сказать. Можно теперь и про соседей. Во вполне городскую нашу коммунальную квартиру иногда приходили письма, соседке. Надписанные: Зятиковой Любы Ивановны. Родственная спаянность адресата и отправителя. И вдруг Отправитель приехал. По-моему, он тоже был из лесов, только Брянских. Отворили ему дверь, а он шагает по-тракторному обычаю, с посохом и сидором, весь в шерсти и обмотках неясных, бурый. Глядит из бровей себе в бороду и что-то быстро-быстро тараторит, с преобладанием "мля да бля". Прибыл проведать племянницу и жить у нас стал, недолго.
Усру Дерзала дни напролет расхаживал по прихожей и по надобности, для меня необъяснимой, регулярно прочищал себе нос. Распахнет дверь в сортир и, пальцем прижавши, - фырррррр! Куда Бог пошлет. И унитаза он, разумеется, не видывал вовек, устраивался прямо в сапогах, сказочной птицей. Откладывал яйца. Так что однажды моя матушка приблизилась к Зятиковой Любы Ивановны с ножом; та вздрогнула, но зря покамест, нож был вручен ей единственно с тем, чтоб ты, Люба, пошла и очистила санузел от каменных наслоений твоего дяди.
Может, кто вышел из другого народа - народа, который кричал: России - быть!, или еще куда грудью вставал.
Но это снова вторично, хоть и почетно.
А все-то, все - из какого вышли?
Обыкновенный Фашизм
Весь день - в какой-то тоске. И нате: получаю свежайшую историю под самое что ни на есть настроение. Обрадовался ужасно.
Случай этот произошел в походе, устроенном одной школой - нет, подымай выше, Гимназией. Она однажды была даже Гимназией Года. И всякие походы были предметами ее неумеренной гордости, они торжественно обставлялись, задолго планировались, годами вспоминались. Устраивали торжественные линейки постфактум. У нас, помню, тоже бывали какие-то походы. В октябрьскую там рощу какую-нибудь, глубоко лесную, подметать в ней листья. В сорока километрах от городской черты. Или в Петродворец. Это все не то, здесь речь идет о походах с ночевками, с кострами, с подобревшими учителями.
В описываемый раз лагерь разбили на территории воинской части, что на Ладожском Озере. Наверное, ратный дух местных традиций и навеял дальнейшее, хотя место хорошее, охраняемое.
В отряде восьмого класса был ученик с фамилией не то Юггдеев, не то Еггноев - за что купил, за то продаю, никому не хочу плющить национальные яйца. Заполз он как-то в палатку, снял штаны и наклал в обеденную миску своему товарищу. При свидетелях. А тот куда-то, как нарочно, вышел. Все, как увидели такое дело, сперва отпрянули, замахали руками, а потом бросились вон. И этот выполз следом, радостный. Вернулся хозяин миски, увидел содеянное, пришел в неописуемое бешенство. Выскочил из палатки с мискою на-отлет и заехал ею в лицо, да не тому, и пошла потеха с этой миской, благо много в нее входило.
Я, пока слушал, думал: вот едут ребята в поход. О чем они думают? Какие у них грезы, фантазии? Сходить на рыбалку, собрать грибов, посидеть
