Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
Почему-то милиционер пришел без цветов, зато в бронежилете. Ну, с цветами ладно, а бронежилет непонятен.
Вообще, у нас в округе очень любвеобильная милиция.
Помню, иду я как-то с пивом и вижу: скамейка, а на скамейке обнимаются и целуются две девицы лет восемнадцати-двадцати. И одна из них, особенно активная, - в форме сержанта милиции.
Я даже сел рядом, сижу и думаю, что сказать, а сказать и нечего.
Сержант отклеивается от искательных уст и с торжеством, задорно, говорит мне:
- Вот так!
Тихий ...дон
От нечего делать занялся подсчетами.
Мы платим 20 рублей в месяц за охрану школы. В классе - человек 20. Классов - тоже 20, А и Б. В общем, охранник получает около 8000. Как я, стало быть, за многочасовой перевод разной хрени.
Здорово! Ведь он стоит себе и стоит. Не делает ничего. Допустим, меня он запомнил, но вот я иду мимо так, что он не успевает заметить лица, видит спину - идет какой-то, в куртке кожаной, пригнувшись слегка, с кульком под мышкой. Кто? Что? Ноль внимания.
Хоть бы приоделся посолиднее, а то перетаптывается в штопаном пиджачке.
Даже у нас в больнице охранником была не какая-нибудь шушера, а казак.
Так и разгуливал по приемнику: в фуражке, в галифе с сапогами. Усы носил. То есть ему казалось, что он казак. Он почему-то решил считать себя казаком, слиться с казачьей идентичностью. И детям своим объяснял, наверное: "Знаешь, сынку - есть такая профессия: больницу охранять".
Ну, под градусом легким - так ведь он же казак. Это доктору с гнилыми и запутанными корнями нельзя выпить, а казаку - отчего бы не выпить? Все основания налицо..
Не помню, была ли у него нагайка. По-моему, что-то торчало, из сапога.
Баба Валя
Эта пожилая женщина будила такие страсти, что я не вправе обойти ее молчанием. Она преподавала в нашей школе химию. Она стояла особняком, непредставимая в человеческой ипостаси; она внушала священный трепет. Ни один другой педагог не подвергался столь неуемному, испуганному осмеянию; известно, что болезненный юмор такого сорта говорит о величии мишени.
Мясная гора, стопудовые слоновьи ноги, лицо викинга, темные почечные кольца вокруг глаз, химическая завивка. Невозмутимость скалы, беспощадность акулы, скуповатый юмор удава, натягивающегося на кролика. Ее звали Бабой Валей, ее боялись все, от первоклассника до директора.
Она восседала за кафедрой колоссальных - под стать ей - размеров. Однажды под ней хрустнул стул. Глаза в естественной темнокожей оправе округлились, но больше не дрогнул ни единый мускул. С достоинством императрицы, перешагнувшей на балу через сползшее исподнее, она вышла и вернулась с креслом.
Страх, который она вызывала, был иррационален.
Раздавала тетради, осталась одна, не подписанная, желтая.
- Чья это тетрадка?
Молчание.
- Чья это тетрадка?
Хозяйка, уткнувшись в парту и не видя тетради, но зная, что это ее тетрадь, издает писк:
- Какого она цвета?
Негодование, юмор:
- Фиолетовая!
Хозяйка, не поднимая лица:
- Ой, нет, это не моя, моя была желтая.
...О предстоящем опросе говорилось так:
- Завтра я вас трону.
Предположительная, но уже неизбежная, оценка:
- Я тебе поставлю лебедя!
Рассказывала нам о ёнах.
Меткость и доходчивость оборотов при редкой немногословности. Ходили слухи о ее антисемитизме, но чего не знаю, того не знаю. Помню только, что некий Дайн, учившийся классом старше, пострадал. У него, восьмиклассника, была привычка при разговоре брать собеседника за талию. И вот он, забывшись, взял.
На педсовете Баба Валя искренне возмущалась:
- Такой молодой, а уже руки кладет!
Я посвятил ей бессчетное множество рисунков и стихов. Рисунки начинались просто: я рисовал черные концентрические круги, и все уже в предвкушении гоготали, зная, что это - Глаза. Иногда ими одними дело и ограничивалось. Стихи ходили по рукам; к окончанию школы я даже разродился Венком Сонетов, и все-то мне было мало; я даже в институте, по старой памяти, не мог остановиться и все сочинял.
В мужьях у нее был физрук, коренастый живчик, наглый, охочий до старшеклассниц. На перемене он заходил к супруге в лабораторию и выходил порозовевший, довольный. Ему наливали химический реактив.
А на экзамене Баба Валя просто прошла по рядам и всем сказала, где и что написать. Четверок не было.
Она уж умерла.
Несколько лет назад она вдруг приснилась мне: почему-то печальная, без ног, на дощечке с колесиками, в руках - утюжки. Порывалась на что-то пожаловаться, но я растворился.
Normal.dot
В нашем лесу, что за речкой Грузинкой, в часе неспешной ходьбы от станции, есть собственный Дот. Обычное и совершенно нормальное загородное строение; такому Доту полагается быть в любом порядочном лесу, а наш лес небольшой, полуигрушечный, но и он не отстает, старается. Неизвестно только, чей это Дот - наш или вражий.
Дот давным-давно порос мхом и диким волосом; он служит нам ориентиром: едва до него дойдешь, как надо сворачивать в горку и настраиваться на грибную волну. Из Дота давным-давно повынесли пулеметы и прочую утварь, но это не означает, что он превратился в безопасное место. Попадись он на глаза Кингу, тот непременно наворотил бы на эту тему пропасть жутких отроческих псевдореминисценций.
Мальчишками мы, конечно, пробирались внутрь и все изучали. Сговаривались заманить туда девиц, чтобы зажимать, и даже немного заманивали, но зажимать не знали, как, и все расходились по домам. Незавершенность гештальта не смущала - скорее, мы испытывали смутное недоумение.
Опасность же Дота заключалась в огромном черном проеме, зиявшем в полу первого отсека. Проем захватывал почти всю квадратуру пола; можно сказать, что пола почти и не было. Глубина ямы составляла несколько метров; угроза сломать себе все, что можно, была абсолютно реальной, ибо внутри царила кромешная тьма. Туда не проникало ни лучика света, и наше счастье, что в самый первый раз мы пошли туда с фонарями.
Не знаю уж, кого там собрался зажать мой дядя, приехавший как-то в отпуск на очередной алкогольный марафон длиною в месяц. Кого-то, наверно, рассчитывал. Но вместо этого сверзился в предательскую дыру.
И не было ему больше ничего: ни гипотетических овечек, заблудившихся среди
