Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
До того ужаснулся, что побежал перекурить это дело.
Мои удлинители
Я не раз поминал поразившее меня в свое время фрейдистское воззрение, по которому получается, что всякие дубинки, ножики, пистолеты, копья приобретаются с подсознательной целью удлинить свой фаллос. Особенно в детстве, но и во взрослом возрасте тоже.
Я очень хорошо помню мой первый перочинный ножик. Я выпросил его, когда мне было лет восемь. И совершенно точно помню, что ножик, действительно, не был мне нужен для каких-то инструментальных целей. Я не собирался ни строгать, ни вырезать. Дело было в другом: во всех детских книжках поминались эти чертовы ножики. Обладание ножиком было естественным делом, это был символ не фаллоса, а нормального, правильного детства. Поэтому я его выпросил.
Однако этим ножиком нельзя было ничего удлинить даже подсознательно. Он был очень маленький. В палец величиной, с коричневой ручкой-лодочкой. Лезвие и того меньше, одно название, а стоил сорок копеек.
Были и другие предметы, опровергавшие психоанализ. Если взять пистолет, то мне очень нравился один маленький, с большой рукояткой, но с коротким, почти начисто срезанным стволом.
А сабля была хоть и длинная, зато из алюминия, и гнулась через полчаса эксплуатации. Такая игрушка, поскольку я уже был осведомлен в ее свойствах, могла причинить лишь фрустрацию.
Может быть, сачок? Ну, не знаю. Помню лишь, что век сачка всегда был недолог. Марлевая сетка очень быстро приходила в негодность: ведь муху - а я ловил не бабочек, но мух, ибо что делать с бабочками? не убивать же? а отпускать неинтересно, к чему тогда ловить - итак, муху требовалось прикончить, поэтому камнем ее, ногой, прямо по сачку. И через пару дней сачок выбрасывали.
Короче говоря, сплошные вопросы.
Ножик у меня быстро отобрали. По телевизору тогда показывали какой-то странный многосерийный фильм, чуть ли не иранский, он назывался, по-моему, "Тайник у красных камней". Что-то мусульманско-шпионское. И в этом фильме субъекта по имени не то Гасан, не то Гуссейн, закололи ножом, что меня крайне впечатлило.
Мой ножик-лодочка был изъят, когда я догнал одного мальчика и нанес ему удар ножом в спину. Скорее, не нанес, а сымитировал этот удар, но поколол немного, чуть-чуть, даже следов не осталось. Все равно отобрали.
Потом были другие ножи, но их я абсолютно не помню. Все они как будто были невелики и быстро ломались. Правда - вот забавная штука! когда я прихожу в гости к моему приятелю, я неизменно беру и верчу в руках огромный охотничий нож. Вынимаю его из ножен, прицеливаюсь во что-нибудь. Приятель объяснил, что с таким удлинителем отправляются на слонов и медведей для приятственного общения.
Дружба народов
Рассказал один человек.
Подозрительно анекдотично, разумеется.
Мой коллега поехал с семьей в Германию, в какие-то гости.
Активно общался с очень приветливой, радушной немецкой семьей.
И сразу обнаружилось, что и язык никакая не преграда, и культуры похожи, и мысли, и чувства, и все мы братья.
- Да что там говорить! - признались в этой семье. - Вот наш дедушка: он даже был в России, и русские слова знает.
Дедушку привели на сеанс. Началась лингвистическая демонстрация: ну-ка, какие ты, дед, знаешь слова?
- Млеко, яйки.
Однако
Чуть ли не ежедневно я вижу в сетевой ленте реплики в адрес Максима Соколова, журналиста. Как правило, уничтожающие.
Что тут скажешь - я и сам, впервые посмотрев "Однако", пробормотал: "Однако".
Очень печально, что разную пакость пишут и говорят люди, которые в общении чрезвычайно милы. Я немного знал Максима Юрьевича. Его привели к нам в дом году в 90-м, сразу с поезда. Он вошел и одарил нас огромной конфетной коробкой с "бутербродами от Лукьянова", как он выразился: приехал сразу с очередного шабаша народных депутатов. Бутерброды эти, с колбасой, были тогда вещью редкостной, а водка "Горбачев" - вообще невиданной.
Максим Юрьевич очень забавно пил. Выпив рюмку, он прислушивался к себе и объявлял: "Лампочка зажглась". Глядя на его грузную фигуру и впрямь думалось, что где-то внутри у него горит лампочка, свечей в сорок.
А 92-й год мы вообще встречали вместе. Он снова приехал, и мы скатились на санках с маленькой горки в ночном парке.
На следующий день колесили по городу в поисках левой водки. Максиму Юрьевичу пора было уезжать, и он очень волновался, что поедет пустым. Он так и сказал, когда мы ее купили: "Теперь я успокоился".
1 января, ближе к полуночи, мы стояли на Московском вокзале, возле вагона. Шел дождь, играла музыка: "Слушай, Ленинград, я тебе спою. Задушевную песню свою". Максим Юрьевич откупорил бутылку и разлил содержимое по какой-то посуде. К
