Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
Мы часто играли в шпионов: рассматривали в щели забора улицу и говорили: вон тот дядька, в синем плаще и берете - он точно шпион. Нет, возражали другие, шпион идет следом, а этот - наш разведчик. Мы много такого кино смотрели. Но этих, за оградкой, взрослых, мы никогда не подозревали в шпионаже, потому что они занимались уже совершенно непостижимым для нас, космическим взрослым делом. Нам было непонятно, чем они заняты и почему там. Мы украдкой ловили их запахи, и они неприятно кружили нам головы.
И эта сцена повторялась изо дня в день; у отдыхающих образовался там гад-парк, маленький земляной клуб, где разворачивались однообразные, но обязательные к исполнению ритуалы.
Так мы знакомились со спиртным. На том же Большом Стадионе мы познакомились с женским естеством. Женское естество обеспечивал коллектив прядильно-ниточного комбината имени Кирова, который приходил туда загорать. Мы уже подросли; таинственные обряды причерненных мужиков давно были нами разгаданы, и нас волновали другие тайны. Мы уже были школьниками; двенадцати-четырнадцати лет мы как бы ненароком пробегали по Большому Стадиону, пересекали его будто бы по делу, а дело было одно: быстро повернуть голову и посмотреть: не приподнялся ли кто, не поправляет ли под собой полотенце. Многие, разумеется, так и делали, сочувствуя нашему гормональному интересу.
И это было знакомством с табу под нумером два. Энциклопедии с анекдотами не шли ни в какое сравнение с натуральным опытом.
Я давно там не был. Говорят, что уплотняя наш город по-женски, по-губернаторски, страстно - сжимая и разжимая колени - Большой Стадион решили застроить дворцом. И демонстрационной площадке приходит конец. Там выстроят высокий дом от компании ЛЭК, и это правильно. Потому что мужчин тех, что показывали нам азы пищеводного увлажнения, давно уже повыбило и повыжгло каленым железом изнутри. А женщинам, которые застенчиво и щедро покачивали перед нами грудью, а то и двумя, показать больше нечего: годы, проклятые годы. Разве что гинекологу показать: выпадение старческой матки, частое состояние.
Событие преступления
Случилось криминальное, норильское дело...
Вы знаете, вообще, насколько это емкое слово - дело? Пошли однажды ребята в лес, заблудились немного. Выходит из чащи дедок, весь ветхий и строгий, с топориком в кулачке. "Шли бы вы отсюда, - говорит сумрачно. - Дело темное, лесное..." И озирается.
Итак: норильское дело заставило моего шурина, дежурившего по жалкому и незатейливому местному криминалитету, выехать на место преступления. Местом преступления был некий склад, а событием преступления - его сторожиха, баба-ягодка-опять, из которой подвытек сок и она его пополнила прямо из горлышка. А потому у нее пропали двести тысяч рублей, которые она стерегла.
- Были же, были! - плакала плодовая ягодка. - Всегда тут были!
- А кто еще тут были? - спросили ягодку.
Установили, что были-таки: подруга, а с нею - злодеи, числом несколько. Они сидели и злодейски разговаривали.
Приехали озабоченные чины, которые сочли утраченную сумму крупной. Обыскали склад, обыскали ягодный дом - нету; сели писать протокол.
- Да мы найдем! - сказали опера, надевая маски.
- Да мы уж их всех нашли! - сказали они через полчаса еще утешительнее.
- Да они уже дают признательные показания! - забасили они, прыгая в рукавицах и валенках.
- Они прямо сейчас нам покажут, куда положили!
Тут вернулся с работы ягодный муж, которого шурин вызвал для пристального разбора. Ягодка уже дышала сравнительной свежестью.
- Так я и забрал у нее, - объяснил он степенно. - Пришла, свинья такая, пьяная в жопу, я отобрал и взял с собой на работу.
Вот так, ребята, добры молодцы. Не стойте, и не прыгайте, не пойте, не пляшите, там, где идет строительство и сторожится груз.
Помни об этом моем шурине, гражданин. Где-то он ходит, твой неузнанный, неназванный, бескорыстный и на хер не нужный спаситель-шурин.
Дачные пейзажи и ландшафты
В поселке Васкелово больше не осталось коров. Отдельные особи еще не правило, потому что сам по себе класс ликвидирован.
Пришли семь тощих и пожрали семь тучных, а семерых тощих пожрал, должно быть, пастух, потому что тоже помер - видимо, он был непривычный к мясу. Коровы, таким образом, стали совершенно невыгодны. И дачный хозяин Гена променял их на сортир, почти воплотивши там ленинскую мечту о позлащении отхожих мест. В сортир с исрасцами превратились две зарезанные молочные коровы, которые всем мычали и мешали; они превратились в купеческий нужник подобно тому, как лифтер из романа Набокова при перестройке отеля превратился в компактную кнопку.
И если хозяйские коровы воплотились, подобно набоковскому лифтеру, в угол для золотого фонда ленинской задумчивости, то во что превратился пастух - совершенно непонятно. Я походил, посмотрел - ничего, хотя бы отдаленно напоминающего.
Есть и еще перемены: маленькая, красного кирпича будочка близ железнодорожных путей с чем-то электрическим внутри, давно стояла - так вот: разломали в щебенку, растерли в пыль, разметали, загромоздив проход к озеру и насыпь, ибо не хер. И будочка эта тоже сделалась чем-то надмирным, потому что к бытовому, местному строительству ее кирпич уже не пригоден по причине прикладного вандализма.
P.S. Вот, чтобы покончить с пессимизмом, еще ситуация, сентиментальная в своей основе. Пять лет я рассказывал дочке сказки, в которых героями были окружавшие нас живые да игрушечные звери, плюс мы сами. Их набралось штук двести, этих сказок. И вот теперь из живых героев нет больше ни котов Бонифация, Тигры и Кешки, ни собак Фиша и Жульки, а вот не стало и коровы с бычком. Остались рассказчик, слушательница и плюшевый крокодил, постепенно забываемый. Это - сказочная судьба; вернее - возрастная судьба многих сказок. Так и должно быть. Ибо плюшевый крокодил есть неживая, но готовая и расположенная к одухотворению природа.
С пессимизмом все. Дальше постараемся по нашему обыкновению возрадоваться.
Тотальный контроль
Отдыхая на даче, я ежедневно любуюсь примыкающим к гаражу забором, который строит сосед. Это добротный забор: сначала в нем доски, потом в нем железо; стальная калитка с
