Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов
Уловка-2004
Было дело, я участвовал в литературном конкурсе "Улов". Не туда сунулся.
Дети понудили меня отправиться на рыбалку, а я неоднократно говорил и писал, что не люблю этого дела и ничего в нем не смыслю. Мои командиры смыслили еще меньше, и ловля продлилась не долее двадцати минут. Правда, поскольку я все-таки смыслил чуточку больше, я и поймал: себя. Словно в семейно-воскресной комедии для придурков. Я нес удочку; крючок болтался и норовил подцепить самую крупную рыбу в поле своего убогого зрения: мой ботинок. И впился мне в толстый шнурок аккурат на путях, между рельсами Петербургского и Приозерского направлений. Станционный громкоговоритель быстро сориентировался и громко сказал: "Прибывает электропоезд на Сосново". И, уже не сдерживая радости, повторил еще раз. Вот я и попрыгал, влекомый собственным недомыслием, как, надо признать, всегда и случается.
О мифе Древней Греции
Все-таки зря говорят про агрессивный потенциал "Тома и Джерри", да про пагубность насилия на экране вообще. Это, дескать, огрубляет детскую душу. Ага, сейчас.
Моя пигалица смотрит все подряд, зато на днях минут десять проревела, читая про Немейского Льва, которому мудак Геракл размозжил череп. Потому что если размозжить череп Дольфу Лундгрену, то это очень хорошо, а Немейского Льва жалко.
А потом она сублимировала это горе и вообще стала прикалываться: откуда взялись у Геракла цепи, чтобы скрутить Вепря? Действительно, говорю, этот Геракл тот еще парень был. Не последнего, судя по всему, ума. Состоял, внедрившись, в обществе защиты животных, где истребил много ценных и редких видов, прозябавших в единственном экземпляре.
И вообще: Герасим - не от Геракла ли? Мычит, конюшню метет, дуру слушает, животное мочит...
Арахнофобия
Это боязнь пауков.
Мне известен писатель, чьего имени я называть не стану, который панически, до тошного ужаса, боится пауков и повсеместно их уничтожает. Хотя любит писателя Акутагаву, написавшего рассказ про паучка. испустившего грешнику в ад спасительную паутинку. И тот бы спасся, не навались вся уголовная кодла, не имевшая заслуг перед паучком.
К тому же, как мне напомнили, паук - это к письму, достаточно перечитать "Чиполлино". А у нас на даче, в сарайчике-времянке, этих пауков видимо-невидимо, любого калибра и внутренних качеств. Вот и в самом деле: приезжаю я в город, а мне на ящик - письма, письма, письма; сорок тысяч курьеров, и все сплошной спам.
Так, значит, про писателя. Могло дойти до анекдота: в апреле месяце, в Доме современной литературы, где затеяли вечер черного юмора, его устроители всюду, куда дотянулись, поналепили маленьких бумажных паучков, символизировавших тлен и прах. Но этот писатель, на его счастье, захворал и не пришел, иначе он стал бы целенаправленно, ни секунды не колеблясь, всех этих паучков изничтожать - живые ли, мертвые они по Симонову. На спинках кресел, на сортирном бачке, на выключателях - везде, где был юмор. Возможно, он счел бы их настоящими. Возможно, что настоящими в итоге, после раздачи юмористических напитков, их мало-помалу стали считать и остальные писатели и поэты, там бывшие, но более гуманные, или, вернее, арахенные (какое-то слово сложилось не слишком ладное, другое из-под него выглядывает по-паучьи).
Бомбы и свинки
Давно тут не было поэзии.
Был у нас военрук. Который выпускал стенгазету "Патриот Родины" и писал туда вирши.
И был у меня школьный приятель.
Классе в шестом этот приятель, ядовитая сволочь, написал под Канариса (так мы прозвали военрука за принадлежность к подводному флоту) два стиха.
Я не особенно расхваливаю эти стихи, не подумайте. Я просто хочу заметить, что многие годы вся школа ни секунды не сомневалась в том, что стихи написал действительно Канарис. Поверил даже мой дядя, послуживший и повидавший.
БОМБА
Бомба ухнула где-то в овраге.
Я засел, подождя ее там.
Приказали врага обезвредить:
Я слушаюсь, капитан!
Я бомбу схватил руками,
Как фашистского гада сдавил.
И она взорвалась вместе с нами,
Только я один не был убит.
Я помчался вдаль с автоматом,
Сокрушая врагов на пути.
Вместе с контуженным комбатом
За наших товарищей отомстил.
ПЕРВОКЛАССНИКИ
Первоклассники, как маленькие свинки,
Бегают, резвят и голосят.
Хочется на каждой переменке
Стать мне командиром октябрят.
Я б тогда им дал по автомату,
На голову надел противогаз
И, подобно дедушке-пирату,
Научил бы биться их за нас.
Я б их научил кататься в танке,
Я б их научил гранаты рвать,
Потому что веселей ребенка
В нашей Родине большой не отыскать.
Два Мороза
Зимою хочется лета, а летом - зимы. Это общеизвестно.
Поэтому есть такая зимняя история.
Она совершенно невероятная, и я сам в нее не верю, но шурин твердит свое, обзывая историю чистой правдой, так как якобы сам находился в том норильском аэропорту.
В общем-то, и истории нет как таковой, а было два мороза. В сказках они один умный, а второй дурак, а в жизни, потому что история все-таки правдивая, умными оказались оба. Прилетел в город Норильск новогодний борт. То ли самое начало первого января, то ли самый его конец.
Народу немного, человек пять; шурин среди них.
Мороз - совокупный, объединивший в себе обоих башковитых братьев - градусов под пятьдесят. Птички со звоном падают. Моча замерзает на выходе из канала. Вышли люди из самолета и стали ждать автобуса. Долго ждать. Один умный мороз забрался прилетевшим в штаны и рукавицы, просочился под ушанки, под завязочки. А второй умный брат-мороз забрался в большую, едва початую бутылку водки, которую держали два пассажира. И обживался там, приближая водку к точке замерзания.
Конечно, был в истории и дурак, один мужичок. Он топал и хлопал, как Женя Лукашин в кино. Двое с водкой приблизились к нему и предложили бутыль.
- Ага! - радостно
