Абсолютный слух. 100 классических композиций, которые должен знать каждый - Тим Бувери
Рекомендуемая запись: Sviatoslav Richter, Warner Classics, 1963
Людвиг ван Бетховен
Симфония № 9 ре минор
1822–1824
Бетховен оглох. Это широко известно, но стоит потратить некоторое время на то, чтобы поразмышлять над данным фактом, поскольку его избитость приводит к равнодушному восприятию. Летом 1798 г., когда композитору исполнилось двадцать семь лет, он впервые обратил внимание на свои проблемы со слухом. Молодой человек впал в ярость, после чего у него случился припадок, из-за которого он упал на пол.
Поднявшись, музыкант ничего не слышал. Приступ прошел, но его слух больше никогда не был прежним. Он страдал от какофонии рычащих, ревущих и звенящих звуков и впал в отчаяние, поскольку ни один из череды врачей не смог найти панацеи.
«Я влачу жалкое существование, – писал Бетховен своему другу Францу Вегелеру в июле 1801 г. – Вот уже два года как я не появляюсь на светских приемах, поскольку не знаю, как сказать людям: “Я глух”. В театре мне приходится искать место поближе к оркестру, чтобы понимать, что звучит со сцены, ведь на расстоянии не слышу ни высоких нот, ни голосов».
Годом позже во время пребывания в деревушке Гейлигенштадт композитор написал братьям знаменитое (так и не отправленное) письмо. Он признался, что размышлял о самоубийстве, но передумал благодаря искусству:
«Мне казалось немыслимым покинуть этот мир, прежде чем я совершу все то, что предназначено сделать. Я продолжил влачить свое жалкое существование».
В течение следующих двадцати лет Бетховен создал величайшие шедевры западноевропейского искусства. Его работы становились все совершеннее, но тело отказывало. К 1814 г. авторское исполнение на фортепиано стало невыносимым («В пассажах forte глухой бедняга колошматил по клавишам так, что порвались струны», – вспоминал скрипач и композитор Луи Шпор), а к 1818 г. музыкант мог поддерживать беседу лишь с помощью записей в блокноте. И все же он сочинил «Торжественную мессу», свои последние сонаты для фортепиано, струнные квартеты и Девятую симфонию, несмотря на ужаснейший физический недуг. Это стало демонстрацией не только невероятной силы его духа, но и гениальности непостижимого масштаба.
Бетховен говорил о желании переложить на музыку оду Шиллера «К радости» еще в 1790 г. Однако только в 1822 г., три года спустя после получения заказа от Лондонского филармонического общества, он записал вчерне мелодию, которая подошла бы строкам Шиллера, ухватив суть непревзойденного хорового финала новой симфонии. Музыкальная тема простая, но торжественная, мелодия легко запоминается и воплощает шиллеровский призыв к единению. Сочинение стало отражением бетховенского кредо: эта музыка, как песни Французской революции и гимн «Боже, храни императора Франца» Гайдна, провозглашает всечеловеческое братство. Дальше некуда: мы слышим не просто симфонию, а воплощение главной философской мысли автора. Но к ней еще нужно прийти.
Первая часть Девятой симфонии начинается с постепенного вступления разрозненных звуков, таинственного объединения тембров и аккордов, словно воплощает в своем звучании скопление космической пыли, прежде чем произойдет расширение Вселенной. Затем – взрыв, с которым рождается мир, но не яркий до мажор и «Да будет Свет!», как у Гайдна, а ошеломляющее знамение, если не настоящая катастрофа. Первая часть бушует и неистовствует целую четверть часа – как самая длинная и одна из самых сложных первых частей у Бетховена. Завершается она похоронным маршем и безысходным отчаянием. Последствия произошедшего действительно кажутся мрачными, и едва ли на них может пролить свет даже вторая часть, скерцо. Ее безудержность, поддерживаемая ритмичным аккомпанементом литавр, похожа на упрямое желание дать отпор. Только в медленной части, Adagio molto e cantabile («очень медленно и певуче») в исключительно красивых теме и вариациях слышно спокойствие.
Знаменитая финальная часть начинается с темы хаоса, взятой из Allegro. После повторного проведения главных тем из предыдущих частей симфонии начинает рождаться тема радости: мягкая и несмелая поначалу, затем она решительно воспаряет с блистательной торжественностью.
После повторения первоначального мотива хаоса, названного Вагнером «фанфарами ужаса», вступает повелительный баритон: O Freunde, nicht diese Töne! Sondern laßt uns angenehmere anstimmen, und freudenvollere («О, друзья, не нужно этих звуков! Вместо них пусть раздадутся приятные и радостные!»). «Радость!» – провозглашает он. «Радость! Радость!» – эхом отзываются басы и тенора. Затем баритон соединяется с хором в следующих строках:
«Радость, прекрасное божественное пламя,
Дочь Элизиума,
Мы входим, опьяненные огнем,
В твое небесное святилище.
Твоя магия объединяет
То, что разобщило время,
Все люди станут братьями
Под твоим нежным крылом».
Вторая строфа, которую поют четыре солиста, начинается со слов:
«Те, кто преуспел сохранить дружбу.
Те, кто был предан своей супруге, —
Присоединяйтесь к нашему торжеству!».
(Горькая ирония, учитывая, что глухота композитора была преградой для дружбы, и что он, несмотря на тягу к романтическим отношениям, никогда не был женат.)
После того как тема радости звучит в духе военного марша, она превращается в бравурную фугу и повторяется на fortissimo всем хором. Затем Бетховен вводит хоральную фугу, привнося внеземное в эту всеобъемлющую радость:
«Обнимитесь, миллионы!
Объединитесь всем миром!
Братья, над звездною страною
Воцарится любящий Отец».
Симфония оканчивается вакхическим неистовством. Под грохот цимбал, блеск флейты-пикколо и звон треугольника хор поддается исступленному восторгу, объявляя, что это – наследие всего человечества. Таково блестящее (по моему далекому от уникальности убеждению) заключение величайшей симфонии. Однако кроме радости в ней нашлось место и для печали. Премьера состоялась 7 мая 1824 г. в Кернтнертортеатре. К тому времени Бетховен уже полностью оглох, но настоял на том, что сам будет «дирижировать» новым произведением. По словам одного из музыкантов, он «раскачивался вперед и назад, словно безумец» и размахивал руками, «как будто желал сыграть на всех инструментах разом и спеть все хоровые партии». К счастью, официально назначенный дирижер, Михаэль Умлауф, стал свидетелем того хаоса, который воцарился, когда Бетховен пытался дирижировать оперой «Фиделио» во время генеральной репетиции, и приказал оркестру игнорировать композитора.
