Юрий Винничук - Кнайпы Львова
Заходил туда Петро Холодный, который умел рассказывать интересные темы из художественной техники и любимого его предмета — химии.
Помню, как однажды вечером зашел в Терлецкие мастерские художник Иван Труш, принес и расставил в гостиной и комнате десять образов с одним только сюжетом: выкорчеванный пень в Брюховицком лесу. Художник ездил туда и осматривал корчевание леса. Один выкорчеванный пень привлек его внимание. Художник смотрел на него в разное время дня и года: и в результате имел десять картин, свойственных колористике и спокойствию Труша. Его объяснения к каждой картине, а потом рассказ о различных наблюдениях из мирового искусства (не без острой критики других художников) за столом во время ужина были настоящим симпозионом.
В доме Терлецких задерживался на время не один украинский деятель проездом из-за границы Здесь собирались также разные эмигранты, которые, покинув свои земли, занятые большевиками, и вырвавшись из разных польских лагерей, оседали в украинской среде.
А уж самые интересные были субботние богемские встречи. После ужина за хорошим вином начинались разговоры на различные темы. Почти вся тогдашняя стрелецкая богема сходилась здесь на развлечение при разговорах и, никуда не денешься, при картах. Верховодили «цивилы» — известный Базь Весоловский, шутник, рассказчик, и композитор Сясь Людкевич, который вне музыки с картами, казалось, света не видел. В доме Терлецких он тоже проявил больше внимания к картам, чем к музыке. В картах имел счастье. Обыгрывал общество, когда бы ни сел с ним к столу. Не удавалось ему лишь тогда, когда Роман Купчинский и Лёнь Лепкий, напевая разные песни на игре, намеренно начинали детонировать. Тогда музыкальное ухо Сяся не могло стерпеть «фальша», и он проигрывал. Так прерывалась игра. Сясь был сердит хотя бы на минутку, потому что сейчас же заслушался повествованием Янця Иванца о его военных приключениях на степной Украине и о каком-то барашке, который, словно чертик, являлся среди степи некоторым старшинам, предвещая неизбежное приключение. В этих рассказах секундировал ему врач Гаванский, называемый «Здруфцё», который тоже, как постоянный гость Терлецких, был несравнимый говорун.
От рассказов о военных приключениях переходили к планам написания мемуаров, подачи критики о плюсах и минусах строительства нашего государства. С уважаемыми событиями перепутывали веселые, а редактор «Красной калины» Л. Лепкий собирал тематику для этого издательства, обязывая соучастников разговора к написанию или рисованию каждый раз новых материалов об истории освободительной борьбы. Записывал также шутки для своего сатирического журнала «Зыз».
Но не все шло гладко, потому что склонный к сатире Р. Купчинский не раз сводил рассказчиков-энтузиастов с вершин фантастики до низовья реализма и торжественного заявления горькой правды о недавнем прошлом.
Приходил туда и С. Гординский. Хотя не мог принимать активного участия в разговорах, но отвечал на вопросы, написанные на бумажках, так как он говорил, только не слышал. Он давал интересные объяснения на различные запросы из области искусства, поэзии или из жизни Парижа.
Бывал также художник М. Осинчук, мечтатель, дели-берант, всегда в раздумьях, какой-то словно озабоченный, а по сути, углубленный глазами в художественный мир, в частности, в церковную живопись и иконографию.
Большое оживление в разговоры и дискуссии вносил Павло Ковжун, который, реже с женой, чаще сам приходил на субботние вечера. Любил он и в рюмку заглянуть, любил подпевать под аккомпанемент гитары, мог взять слово в дискуссии на самые разные темы, охотно говорил о художниках и искусстве, однако не любил теорий на художественные темы. Здесь он отказывался не раз подать основное пояснение или хоть бы обозначение какого-нибудь художественного направления. Однако жил искусством и, несмотря на тяжелый труд зарабатывания кистью, который в результате давал несравненные виньетки, плакаты, рекламные картины, росписи церквей и т. д., был душой объединения художников «Анум» и главным организатором и редактором художественного журнала, органом этого объединения и других изданий из этой области. Разумеется, что ни этот художественный журнал, ни издания, ни репродукции художественных работ Ковжуна не увидели бы свет, если бы здесь не действовала щедрая рука владельца аптеки М. Терлецкого. В доме Терлецкого была редакция всех этих изданий. Не раз велись горячие дискуссии по подбору материала и статей, в основном между Ковжуном, известным импрессионистом и оригинальным графиком, носившим на себе пятно школы Нарбута, и Иванцом, заядлым баталистом на практике и поклонником баталиста Перфецкого, и симпатиком фаталистических картин (в основном с лошадьми) Л. Лепким.
Ловкий Ковжун интересовался также экслибрисом, таким близким его графике. Он задумывал серийное издание украинского экслибриса. Не имея времени, а еще больше денег на сбор материалов, он пригласил на корреспондентскую работу над изданиями жену Михаила Терлецкого, п. Марийку, которая помогала ему в переписке с нашими и чужими художниками экслибриса и в комплектовании материалов этой части искусства.
С началом Второй мировой войны и приходом большевиков прекратились богемные вечера в доме Терлецких. Как владелец дома и аптеки, Михайло Терлецкий должен был покинуть эту аптеку и перейти на работу в другую, должен был также уступить половину своего проживания диспозиции домоправительства, но не хотел выезжать за Сян, оставшись в своем любимом Львове. Чудом удалось ему переждать времена первой оккупации Галичины большевиками. А когда в 1944 г. надвигалась на Галичину новое большевистское нашествие, М. Терлецкий хотел уже выезжать, и в последнюю минуту остался.
Из области подоспело недавно известие, что его уже нет в живых. Что случилось с его женой и с теми ценными коллекциями из разных областей искусства, которые покупал всю свою жизнь не раз только, чтобы помочь художнику или издательству, или сделать подарок какому-то украинскому музею, неизвестно. Известно только то, что собирались на субботние богемные встречи у Терлецких, где и я тоже бывал, что аптекарь Терлецкий остался в истории украинской культуры как меценат наших художников и искусства, щедро давал деньги на различные благотворительные цели и поддерживал не одну организацию, а то и различных нуждающихся, причем делал это тайно, без огласки, «чтобы не знала левая, что делает правая».
Народный дом
На том месте, где стоит сейчас Народный дом, был монастырь тринитариев. В 1783 г. австрийцы отменили орден, а здание передали для нужд университета. Но в 1848 г. во время бомбардировки Львова здание сгорело дотла, и в следующем году император Франц-Иосиф подарил своим верным русинам руины бывшего университета. Сразу тогда бросились священники, чиновники, учителя, простые мужики делать складчину. Последнее отдавали. «Мне показывали одного старенького чиновника, — писал русский путешественник Кельсиев в конце XIX в., — имевшего 300 гульденов ежегодно. Всю жизнь собирал этот человек крейцеры себе на старость, 500 гульденов собрал, а как стали делать складчину, то все до остатка отдал. Священники по 1000 гульденов давали, оставляя дочерей своих без приданого. Не было русина, который бы не внес своей лепты. И так вырос Народный дом, этот вечный памятник русского патриотизма нынешнего поколения галичан. В этом доме находится русская гимназия, бурса для бедных учеников, матица и «Русская Беседа» с их касино, то есть клубом, театр и библиотека… В музее много есть старых русских нательных крестов, бронзовых, очень больших, похожих на норманские… Два бронзовых меча».
В 1851 г. за народные деньги построен был Народный дом, в котором вскоре открылось касино, занявшее три комнаты. Первая — бильярдная, вторая — читальня, третья — общая. Собираться начинали в касино в пять вечера, читали, разговаривали, играли в карты и бильярд. «Вот уже две недели, — писал Кельсиев, — с тех пор я каждый вечер сижу в этом касино, и все, что могу сказать о нем, это то, что я ни в одном другом клубе не встречал такого братства, равенства и свободы среди посетителей, как здесь. Директор гимназии и учитель приходской школы, соборный протоиерей, член консистории.
Его члены платили по гульдену в месяц на его содержание. В 60-х годах насчитывалось 127 членов. «Здешний русин, — писал Кельсиев, — пожалеет себе денег на новый сюртук. Но для русского народа последний гульден отдаст… Завели они это касино для того, чтобы был у них свой центр, чтобы сближаться друг с другом, поддерживать друг друга. А за год уже и театр Бачинского выписали, потому что польский театр, весь пропитанный польским патриотизмом, пагубно действовал на молодежь».
В протоколе «Русской Беседы», который всегда лежал на газетном столе касино, было написано: «Заведение принимает как основы своей (в каждом взгляде и отношении) деятельности и продвижения: а) династичность, б) народность, в) недопускание и удаление всяких зацепок и споров обрядовых народных и языкославных».
