Юрий Винничук - Кнайпы Львова
Пан Юревич, будучи человеком доверчивым и добрым, становился зачастую объектом шуток и насмешек. Для одного такого розыгрыша устроен был настоящий заговор. Когда на одном из балов он дремал по своему обыкновению в кресле, несколько панов подсели к нему и, осыпая комплиментами, беспрестанно пили за его здоровье, а он должен был отвечать, и в конце сильно набрался. Тогда его и отвезли в дом Иосифа Дрогойовского, сообщив, что везут его на самом деле в публичный дом. Хозяйку веселого заведения несравненно сыграла пани Каспрович, в полном порядке были и панночки, которые притворялись курвочками и были одеты в греческие хитоны.
После нескольких рюмок шампанского пан Мечислав был уже вне себя от восторга:
— Уверяю вас, что бывал я в Париже в «Мезон де Цитеру» (известный публичный дом), но ваш дом не в пример! Это шикарное место! Никогда не поверил бы, что Львов имеет подобное заведение и то на таком уровне, если бы этого собственными глазами не видел!
Некоторое подозрение вызывали у него порядочные шляхетские портреты, которых немало висело в зале. Но ему объяснили, что это память после клиентов из высших сфер, поскольку дом этот очень старый и ведет свою родословную с восемнадцатого века.
Пани Каспрович раз за разом принимала телеграммы, которые ей приносили, и громко зачитывала:
— «Прошу принять заказ на комнату и даму. Ваш Альфред».
— Какой такой Альфред?
— Какой же еще — Потоцкий!
— Что за изысканная клиентура!
Через минуту другая телеграмма:
— «Комнату и две девки. Влодзё».
— Какой Влодзё?
— Руссоцкий.
А надо сказать, что графу Руссоцкому было под восемьдесят.
— Ну, знаете, — не удержался пан Мечислав, — это уже превосходит всякое воображение. Такой почтенный человек!
Утром еще перед возвращением жены с бала отвезли его домой и отдали в руки верному камердинеру, где он провалился в сладкие сны, так никогда и не узнав, как его одурачили. Да и жена ничего ему не рассказала, потому что, говорят, и сама воспользовалась отсутствием старого пня.
2
В 80-х годах XIX века львовские сливки прекрасно знали заведение, которое называлось «тетя Боньковская».
Старая графиня Боньковская, у которой родни начислялось пол-Львова, уже немало лет как овдовела и занимала в Судовой Вишне имение с хорошим дворцом. Неизмеримо набожная и благотворительная, а при этом очень гостеприимная, всегда искренне радовалась гостям со Львова. Мнение, что этих гостей манила не только привязанность к любимой тете, никогда даже не появлялось в ее праведной головке. Благодаря этому веселые компании чувствовали себя совершенно безопасно под ее тепленькой крышей.
А забавы те организовывал ее кузен граф Кароль Коморовский, прозванный Карлосем. После бурных приключений и скандального развода с Ольгой Политыло осел у своей родственницы. Достойные старшие пани называли его, возведя глаза к небу в немой просьбе спасти его грешную душу, только так — «этот развратник».
Ну и были правы, потому что он таки был им. А при этом, имея немалый опыт, умел так расположить гостей, что целомудренный богобоязненный дом старой графини стал желанным схроном всех парочек, для которых встречи во Львове были невозможны.
Заведение «тети Боньковской» спасало влюбленных.
А когда утром после ежедневного обеда и Святого причастия и после визита к монахиням и в приют возвращалась графиня домой, заставала за коллективным завтраком только самые улыбчивые и довольные лица. Причин этой радости, различных шуток, намеков и прозрачных взглядов почтенная дама не понимала.
Единственным существенным недостатком ее апартаментов было отсутствие клозетов, которые заменял «слупик» — путешествующая лавочка с ведром. Утром этот «слупик» обносили по всем покоям, что вызывало немало шуток.
— Еле получила этот вожделенный «слупик», — говорила пани Вероника Лончинская, — а уже лакей под дверью извещает: «Прошу пани графиню поспешить, потому что пан граф Левицкий уж очень ждет!»
3
В это же время славился салон пани Рипсины Захариясевич, которую все называли тетя Рипся. Это была вдова Марцелия Захариясевича, очень состоятельная и очень уродливая, но отличавшаяся добрым сердцем и несравненным гостеприимством. К ней приходили даже вполне незнакомые лица, которых приводил кто-то из постоянных посетителей. Имела такую своеобразную речь, что при ее шепелявости это вызывало неожиданные эффекты. Не выговаривала половину алфавита, даже того не осознавая. Как-то утешала одну матушку, которая жаловалась на дочь, которая нечетко говорила:
— Да сево пефалисся? Не пефалься! Такая ли эфо беда? Когда я быва мавенькой, то тофе фефевявия.
В другой раз в благодарность за роскошный прием сказала:
— Э-э, пвошу пана, фто там фейчас! Пви фокойнике Мавфелии я и публифно давала, а тепевь токо дома даю!
Часто какая-то мама, увидев, как ее дочь неистово вальсирует в объятиях незнакомого молодого человека, интересовалась у тети Рипси, кто это. Но тетя только плечами пожимала:
— Да я фто, внаю? Пвововатые.
— Кто, кто провожал?
— О, ты бы хотева, чтобы я ефе и это знава?
Когда она представляла хирурга Шрамма, то прозвучало это в ее устах столь катастрофически, что покрыло румянцем щечки всех присутствующих дам.
4
Осенью 1883 г. львовская аристократия устроила банкет в честь наместника графа Альфреда Потоцкого, чьи полномочия как раз в то время закончились. На том прощальном банкете напротив графа сидел граф Владимир Руссоцкий, который по возрасту и важности начальствовал на собрании и умиленно ждал, когда наконец шампанское запенится в бокалах, чтобы произнести поздравительную речь.
Наконец торжественный момент настал, и его превосходительство, позвонив в бокал, встал и произнес:
— Ваше превосходительство! Панове!
Пан Альфред с вежливо-скучающей улыбкой приготовился уже было слушать длинную речь, когда внезапный звон в другой бокал обратил глаза присутствующих к старому батяру графу Антину Голеевскому, который отличался иногда слишком смелым юмором. Он поднялся с кресла и с несравненным пафосом начал:
— Извините, но есть один чисто формальный вопрос. Когда лицо такое всеми уважаемое, как и его превосходительство граф Владимир Руссоцкий, пьет за здоровье такого достойного и так всеми нами любимого его превосходительства графа Альфреда Потоцкого, вношу формальное предложение, чтобы для большего почтения этого выдающегося момента пан граф Руссоцкий спрятал свой бомбончик в панталоны.
Общее остолбенение. Пан Альфред, залившись хохотом, почти падает с кресла, граф Влодзё озадаченно бросает взгляд на свои панталоны и с ужасом убеждается, что в состоянии возбуждения засунул кончик салфетки между пуговиц, и когда, стоя, с ораторским покачиванием, начал свою речь, то качалась вместе с ним и свисающая с панталонов салфетка.
Торжественное настроение и чары пафоса рассеялись. Об окончании спича и произнесения следующих, которые должны были два часа заставлять скучать присутствующих, не могло быть и речи. Вместо этого возобладала очень веселая и непринужденная атмосфера.
5
Куда более сенсационная ситуация создалась в салоне графини Потоцкой, знакомой уже нам Альфредовой, на ул. Костюшко, 14. Каждый вечер здесь толклись гости, двери не запирались.
Графиня в своем салоне не выносила никаких новомодных веяний и держала общество в узде традиционных канонов. Когда ее сын Иосиф, вернувшись из Лондона, предстал перед гостями в неизвестном еще у нас смокинге, графиня сказала твердо:
— Прошу, когда приходишь ко мне, наряжаться так, как мои гости, очень прошу.
И молодой граф без слова вышел, а через минуту вернулся уже во фраке и белом галстуке.
В другой раз высокомерный Тадеуш Козибродский, начинающий дипломат, был приглашен на обед, опоздал и пришел, когда гостям уже подали суп. Здороваясь с хозяйкой, не нашел иного объяснения, как вынуть часы и сказать:
— Досадно мне, но мои часы опаздывают.
— Думаю, что это скорее воспитание пана несколько запоздалое, — сказала графиня.
Среди частых гостей была также баронесса Мария Гаген, которую прозвали Каноничкой, потому что она всегда бурно реагировала на каждую сальность, хотя никогда и не обижалась. Все ее любили, и везде ее было много.
Как-то представили ей прибывшего из Вены графа Гуйно. По обычаю, по-французски:
— Chanoinesse — le comte Huyn.
Возможно, при этом слишком приглушенно зазвучала последняя буква, но если вы знаете, как поляки произносят букву «Г», то поймете, почему Каноничка вскочила красная, как свекла:
— Вам известно, что я люблю шутки, но эта превзошла все допустимые рамки!
