Юрий Винничук - Кнайпы Львова
— Вам известно, что я люблю шутки, но эта превзошла все допустимые рамки!
Австриец ничего не понял, а ни одного желающего ему это истолковать не нашлось. Но потом, заняв важный пост во Львове, наверное-таки познакомился с отдельными простецкими выражениями.
6
Досадный трафунок случился со шляхтичем Владиславом Чайковским на одном из балов 1887 г., где он безнадежно влюбился в Олену Коморовскую, дочь графини Теофилы Коморовской.
Ее мама, пани Теося, высокая, полная, с голосом иерихонской трубы, умела справляться со всем, за что бралась, — поместьем, слугами, детьми и мужем, которого, в конце концов, никто не видел. Все поместье графиня решила отдать своему сыну Олесю, второго сына готовила для духовной карьеры, а потому дочерей решила выдать только за тех, кто не будет рассчитывать на приданое.
Пан Владислав был лет на тридцать старше дамы своего сердца, но зато богатым и желанным кандидатом как зять для практичной пани Теоси. Однако панна Олена об этом даже слышать не желала, и ежегодно повторяющиеся признания принимала с твердым «нет».
Бедный Владзё не имел покоя. Наконец, распаленный своим безнадежным увлечением, где-то добывает ее снимок и посылает львовскому художнику Генриху Семирадскому, который в ту пору жил в Риме. В письме просит нарисовать портрет своей возлюбленной.
Семирадский как раз увлекся Древним Римом и работал над циклом картин, в которых изображал бурную, распутную жизнь императоров. Когда портрет прибывает во Львов, Владзё отправляется за ним лично фиакром во дворец, а оттуда — прямо в дом к своей любимой. И хотя ему хочется распечатать пакет и хоть краем глаза взглянуть, что там нарисовано, он мужественно сдерживается, чтобы продемонстрировать все печати и наклейки с красочными веревочками.
Появление его неожиданно, но поскольку у пани Теоси как раз гости, то Владзё легко вливается в группу, пакет ставит под стеной и на заинтересованные реплики бросает только одно слово — «Сюрприз!» Далее он нервно ожидает появление своей мечты. Вот, наконец, и она. Пан Владзё ловит торжественный момент и ставит пакет на видном месте. Заинтригованная публика снова засыпает его вопросами.
— О! — радуется Владзё. — Это портрет пани Олены кисти великого мастера — Геня Семирадского.
Под острыми ножницами опадают веревки, сползает плотная бумага, и вот перед изумленными глазами присутствующих появляется образ юной пани Олены. Замечательное ангельское личико в ореоле золотистых кудрей, пухлые надутые губки цвета вишни и карие глазки. Панна как живая!
Но почему с ее уст слетает крик ужаса? А с уст ее матушки — крик возмущения? А с уст всех присутствующих — гул удивления?
Даже сам Владзё хватается за голову и клянет все на свете, а больше всего Геня. Хотя с таким же успехом мог бы проклинать и самого себя, потому что это он, заказывая портрет, ни словом не уточнил, что именно ему нужно, а Гень, погруженный с головой в образы развратного Рима, изобразил невинную панночку раздетую, как к рассолу. Такую себе вакханочку на скомканных простынях.
Бедному Владзю не оставалось ничего другого, как быстренько сгрести свой сюрприз и улизнуть без лишних слов.
7
В 1894 г. во время императорского визита во Львов балы происходили ежедневно, и на каждом из них присутствовал император. Перед началом бала у панов Семенских, заранее перестроивших свою виллу на ул. Пекарской, случилось веселое приключение. Хозяйка Софья имела двух любимых мопсиков, которых в тот день велела стеречь горничной, чтобы озорные мопсики не выскочили под ноги государю императору. Но так случилось, что горничная, услышав шум, который раздавался со двора, потому что как раз прибыла австрийская карета, вышла из комнаты в коридор, чтобы выглянуть из окна. Этим моментом и воспользовались мопсики и стрелой вылетели во двор в поисках хозяйки. Ну и нашли ее именно в ту минуту, когда она приветствовала императора, а император взял ее под руку и оба двинулись к вилле. Мопсики радостно выпрыгнули на длинный шлейф своей пани и удобно устроились с высунутыми языками. Шлейф волочился по земле, а на нем ехали радостные мопсики. Хозяин пан Вильгельм был в отчаянии и только охал, заламывая руки:
— О, Боже! О, Христос! О, Мать Небесная! Что это будет! Что это будет!
Пробовать ловить собачек даже не пытались, поскольку они так просто в руки бы не дались, а, наоборот, могли наделать еще большего шума, бросившись императору под ноги. Только когда император и Софья приблизились к группе гостей, и император был сосредоточен на приветствии, собачек удалось схватить и забрать.
Император так ничего и не заметил, а Софья позже говорила:
— Мне действительно в одно время казалось, что шлейф словно стал тяжелее. Какое счастье, что Вилюсь не разболелся по такому случаю.
Салоны
Частные салоны культуры Львова значили очень много, ведь проходили в домашней атмосфере, не стесненные официозом. Салонные традиции дошли до конца восемнадцатого века, и с течением времени приобрели большую популярность.
1
Салон поэтессы Мары ли Вольской в 1900–1930 гг. находился под Цитаделью на ул. Калечей, где потом было кафе «Купол». Этот старый дом, окруженный ясенями, с большой верандой, заросшей плющом, и четырехугольной башней с деревяной балюстрадой, на переломе XIX и XX вв. назывался Засвитьем, с намеком на свою удаленность от центра, и был в течение нескольких лет львовским литературным салоном, святыней муз.
Дом этот в 1900 г. купил для своей жены Марыли из Млодницких Вацлав Вольский, известный галицкий промышленник.
Хозяйка увидела назначение здания в том, чтобы оно стало прибежищем для молодых литераторов. Это было тихое, уютное место. Беата Обертинская — дочь Марыли — описала его так: «Дом этот лежал действительно вне мира. Со временем город подполз к нам так близко, что мы оказались в его центре. Весь дом находился на развилке двух сногсшибательно крутых улиц, Цитадельной и Калечей, которая называлась так не потому, что здесь ноги калечат, а по имени какого-то заслуженного львовского врача».
В салоне ежедневно собирались местные патриоты, ветераны восстания, интеллектуальная элита, студенты и художники, здесь даже возникла литературная группа «Планетники». Кроме дискуссий и декламаций, проходили также игры и забавы, на Рождество пелись хором коляды, во время зимних карнавалов неистовствовали танцы.
Из известных львовских писателей сюда наведывались поэты-классики Корнель Уэйский, Ян Каспрович и Леопольд Стафф, литературный критик Остап Ортвин, украинский и польский поэт и журналист Платон Костецкий, Мечислав Верига Даровский, известный романист и поэт, профессор университета Эдвард Порембович, романист и адвокат Станислав Антоний Мюллер, поэт Юзеф Руффер (1878–1940), ровесник Леопольда Стаффа, которого считали в те времена равным Стаффу, а за его необыкновенную доброту называли Санта Джузеппе.
После смерти в 1930 г. «поэтессы серебряных снов» салон пришел в упадок, хотя родители еще долго сохраняли своеобразную атмосферу дома и кабинет поэтессы. Появление на Засветье Стаффа стало началом группировки молодых поэтов, которые называли себя Планетниками; название произошло от персонажей славянского фольклора, умевших заклинать облака. Стафф покорил всех завсегдатаев салона и стал бывать там очень часто.
Завсегдатаи салона любили также общаться на свежем воздухе, в саду, восхищаясь красотой окружающей природы. Доставали бутерброды с маслом, какую-нибудь закуску, фрукты, ягоды и вино. Частенько выезжали в Карпаты. Притягивала их личность самой хозяйки, ее небудничная красота, оригинальный поэтический талант.
2
Салон Генрика Збежховского, куда любили приходить актеры, музыканты и художники, объединенный вокруг Станислава Василевского, находился в парке на Кайзервальде. Свою виллу популярный поэт и песенник получил в приданое от жены Ирины Подгородецкой, которая под псевдонимом Ина Задора пела песни своего мужа.
После 1912 г. это общество переместилось в ателье художников Бланки Рейс в центр города в дом на углу улиц Фредро и Батория. Чердак на пятом (когда-то четвертом) этаже гремел от пения, шума и игры на фортепьяно, на котором аккомпанировал жене Збежховский в бархатном пиджаке а-ля Монмартр. Именно там в 20-х годах родилось много стихов Геня, в том числе и о водке «Перла» к 15-летию фабрики Бачевского.
В межвоенное время отдельные семьи имели свои журфиксы (jours fixes), которые проходили в четко определенные дни и зачастую превращались в танцевальные вечера, которые завершались далеко за полночь.
Салон Михаила Терлецкого
Василий Лев вспоминал о львовской богеме в военное время: «Во время между двумя войнами каждый львовянин, в частности украинец, знал аптеку Терлецкого на Рынке (ныне аптека-музей. — Ю. В.), принадлежавшую к старейшим аптекам во Львове. Но не каждый знал владельца этой аптеки, человека солидного, делового, вежливого, честного, который каждого обслужил быстро и солидно, когда за аптекарским прилавком не было никого из фармацевтов. Еще меньше знали аптекаря Михаила Терлецкого как деятеля и мецената украинской культуры и друга поклонников украинских муз тогдашнего времени. Его дом на третьем этаже этого дома был открыт для каждого, кто нуждался в культурном развлечении и товарищеской встрече с художественным миром. Там, наверху, по субботам вечером сходилось общество, его можно было бы назвать украинской богемой между двумя войнами. Здесь литераторы, ученые, художники были постоянными гостями, здесь обменивались своими взглядами на политику, культуру, искусство, литературу, язык. Побывал здесь и Олександр Олесь, приехав из Праги. Привыкший к стакану пива в Праге, не мог все время задерживаться в гостеприимном доме Терлецких, где поселился, а выходил на «свежий» воздух в ресторан Вовка «Говерла» на Русской улице. Там родилась у него идея написать историю Украины в стихах. Следствием этого стала поэма «Прошлое Украины в песнях» или «Княжеские времена в Украине», напечатанная все же на средства М. Терлецкого. Появление на свет некоторых произведений Мыколы Голубца тоже обязано щедрой руке М. Терлецкого, который давал деньги, но не хотел, чтобы знали об этом люди. Между прочим, он также финансировал еженедельник «Воскресенье», за его деньги появилась «Пролегомена» Канта в украинском переводе и т. д.
