Карбарн Киницик - Стивен Эриксон Кузница Тьмы
Это была донага раздетая женщина. Она висела на двух десятках кольев, и даже голова вроде была пронзена. Он не понимал, почему она не сползает вниз.
Видимого пути к ней не было. Дворовый кот смог бы пробраться меж шестов, но не взрослый мужчина. Айвис подошел ближе. Вокруг больше никого не было. Он пнул кол, проверяя, глубоко ли тот вколочен, и нога отскочила.
- Я не для тебя, - сказала женщина.
Недоуменно выругавшись, Айвис отпрянул. Вытащил клинок.
- Железо и дерево, - сказала она. - Но железо никогда не говорит дереву добрые слова, верно? Оно шумит, нанося раны, и сулит пламя. Пред железом дерево может лишь сдаваться, и так всякий раз, всякий раз.
- Что за колдовство? - воскликнул Айвис. - Ты не можешь оставаться в живых.
- Насколько громадным видишь ты мир, Тисте? Скажи, сколь велика темнота? Далеко ли тянется свет? Много ли проглотит тень? То ли обещало тебе воображение? Меньше, чем ты надеялся, и больше чем ты боялся. Где ты встанешь? И когда встанешь? Перечисли мне своих врагов, Тисте, во имя дружбы.
- Ты мне не друг, - зарычал он. Увидев, как поднимается в ночи дыхание из ее рта, увидев кол в основании черепа. Если он одной высоты с прочими, то ее мозги должны быть пронзены до самого лба. Она не может быть живой.
- Есть, думаю, - сказала она, - другой путь. Но тебя я не зову. Ты здесь захватчик, Тисте. Незваный гость. Но и я здесь, и это нельзя отрицать, так что я принуждена отвечать на твои вопросы.
Он потряс головой.
- Остальные меня покинули, - говорила она.
- Кто ты?
- Я ты, когда ты спишь. Когда мысли твои плывут и теряется время. Я там, за каждым миганием глаз - таким быстрым, таким кратким. В этом движении таится вера, что всё будет как было. И страх, что всё станет не как было. Я лежу с тобой, когда ты пьян, и когда без чувств, и твоя плоть встречает мою, и я укореняю в тебе всё непознанное и забираю себе еще один кусочек жизни, навеки от тебя ушедшей. И ты пробуждаешься, став меньше, каждый раз. Я...
- Хватит!
Она замолчала.
Он видел ручейки крови на кольях, видел блестящую лужу, в которую они вливаются. Но всё это не может быть реальным. - Назови свое имя.
- У Тисте нет для меня имени.
- Ты богиня леса?
- Лес не знает богинь. Деревья слишком заняты пением. Даже умирая, они поют. Нет времени на богов перед ликом этой гибели.
- Кто с тобой это сделал?
- Сделал что?
Он рубанул мечом, широко прорубив колья. Полетели щепки. Он принялся пинать обрубки, растолкал их и шагнул в лабиринт.
- Что ты творишь? - спросила она.
Он не отвечал. Иные вещи непереносимы. Ни один здравый мужчина или женщина не выдержит столь жестокого видения. Айвис больше не верил глазам. Не думал, что ночь принадлежит ему. Не думал, что остается в знакомом мире. Что-то случилось; что-то похитило его душу или завело ее в ловушку. Он потерялся.
Клинок рассекал колья. Он был все ближе к ней.
- Железо и дерево, - сказала она.
Ноги и руки болели, пот лился по лицу. Он дошел до нее. Взглянул вниз, в лицо, и увидел женские глаза.
Она была не из Тисте. Он не знал, кто она. Глаза ее были щелками, слегка раскосыми на внешних уголках. Кожа побелела от кровопотери. Острие пронзившего череп кола вылезло прямо над глазами, разорвав кожу. Она улыбалась.
Айвис стоял, грудь тяжко вздымалась после яростной битвы с лесом кольев. Кровь текла из-под заноз в ладонях и предплечьях. Женщина должна была быть мертвой, но не была. Он понимал, что не сумеет ее снять.
- Не знаю, что делать, - шепнул он.
- Ты ничего не можешь сделать, - отозвалась она. - Лес умирает. Мир приходит к концу. Всё, что ты знал, разрушится. Фрагменты разлетятся. Не нужно плакать.
- Ты можешь... можешь остановить...?
- Нет. Как и ты. Любой мир должен умереть. Единственный вопрос: ты ли будешь тем, кто вонзит смертельный нож? Вижу железное лезвие в твоих руках. Чувствую запах дыма на одежде. Ты из народа кузницы, ты избил свой мир до смерти. Мне не интересно тебя спасать, даже если бы я могла.
Ему вдруг захотелось ее ударить. Заставить ощутить боль - свою боль. И тут же он сообразил, ощутив шок, что не ему первому пришло такое желание. Гнев угас внутри. - Ты не сказала ничего, чего я уже не знал бы, - произнес он, и лицо исказилось от горечи слов.
- Таков мой дар, - снова улыбнулась она.
- И получая дар, мы можем лишь увечить тебя.
- Не меня ты увечишь, капитан Айвис.
- Так ты не чувствуешь боли?
- Лишь вашу.
И тогда он отвернулся. Впереди долгий путь назад, в крепость; путь из одного мира в другой. Он займет остаток ночи. Айвису хотелось находить лучшее в любом народе, даже в отрицателях. Но сотворенное ими его потрясло. Он не мог понять ни пробужденного колдовства, ни творимых в этом тайном месте мрачных обрядов. Не знал, как они ее нашли: призвали чарами из-под земли, создали на крови жертвоприношений?
Он дошел до края поляны, миновал аллею уродливых деревьев, ощущая себя выплюнутым, выброшенным в мир без цвета и без жизни. Лес вдруг стал тусклым, и подумалось: посмей он остановиться, посмей помедлить и вздохнуть... услышит пение деревьев. Поющих, умирая.
Обида сидела с сестрами в закутке, который они обнаружили под кухней. Прямо сверху была пекарня, заднюю стену комнатенки составляло основание печи. Туда, где скорчились они, сыпалась мучная пыль при каждом тяжелом шаге работников; в тусклом свете стоявшей на полке лампадки казалось, что воздух полон снежинок.
- Не будь она заложницей... - сказала Зависть. - Я изрезала бы ей лицо.
- Бросила бы уголья на спящую, - добавила Злоба.
- Изуродовала бы, - поддакнула Обида, наслаждаясь привычной игрой в прятки в тайной комнате. Они прижались друг к дружке, как ведьмы или вороны, а ходящие сверху ничего не знают, тупицы.
- Яд, вот что лучше всего, - начала Злоба, но Зависть лишь потрясла головой. - Не яд. Обида права. Сделаем ее уродиной. И пусть живет так всю жизнь.
Несколько недель назад они прятались в угловой башне напротив любимой башни Аратана и следили за прибытием новой заложницы. Зависть совсем разбушевалась, едва Обида сказала, что гостья красивая, и так все началось - планы, как испортить ее красоту. Пока что, конечно, они ничего не сделали - одни слова, как и предсказала Зависть. Сендалат Друкорлат была заложницей, а значит, ее нельзя было тронуть.
Но планировать было весело, и если что-то случится, то случайностей не избежать, верно?
- Слишком она стара для заложницы, - буркнула Злоба. - Старуха. Нам подобает настоящий заложник, не она.
- Мальчишка был бы лучше всего, - согласилась Зависть. - Вроде Аратана, только еще моложе. Такой, какого мы могли бы загонять в угол. Слишком слабый, чтобы не дать нам сделать всё, чего пожелаем.
- И что мы делали бы? - спросила Обида. Она была самой младшей и потому могла задавать глупые вопросы, не будучи жестоко побитой; иногда сестры вовсе ее не били и не засовывали в рот гадости, и тогда она понимала, что вопрос был хорошим.
Злоба фыркнула. - Что мы делали бы? - переспросила она и Обида увидела радостную улыбку. Когда Злоба улыбается, всегда бывает что-то плохое. - Пичкали бы, вот что, до тех пор пока он бы не взмолился.
- Как ни взмаливайся, не помогает, - сказала Обида.
Зависть засмеялась. - Ты умоляй посильнее. Можно сделать его рабом. Хочу рабов.
- С рабами покончено, - заметила Злоба.
-Я их верну, когда вырасту. Сделаю рабами всех и они будут мне служить. Буду править империей. Всех красивых женщин буду убивать или уродовать.
- Кажется, никогда мы не повзрослеем, - вздохнула Обида.
Она заметила, что сестры молча переглянулись; Зависть пожала плечами. - Скрабали. Обида, ты слышала о птицах-скрабалях?
Обида помотала головой.
- Они делают маленькие гнезда, но кладут много яиц, - объяснила Зависть. - Потом все цыплята вылупляются и вначале всё хорошо, но потом они начинают расти.
- И гнездо всё теснее, - сказала Злоба, протягивая руку и проводя пальцами по запястью Обиды.
Зависть смотрела на них сияющими глазами. - Тогда те, что больше, начинают задирать слабых. Убивают и едят, и гнездо уже не переполненное.
Пальцы Злобы взбирались выше по руке, подходя к шее Обиды.
- Не люблю скрабоптиц, - сказала Обида, содрогнувшись от прикосновений.
- Скрабалей, - продолжала улыбаться Зависть.
- Поговорим снова о заложнице, - предложила Обида. - Сделаем ее уродиной.
- Ты слишком мала, чтобы понимать отца, - заявила Злоба, - когда он рассказывает нам, как вырасти. Восемь лет, как у Тисте, и никто не знает, что мы особенные. Растем так же, как они. Но лишь первые восемь лет или девять.
- Потому что мы не Тисте, - шепнула Зависть.
Злоба кивнула, рука ее скользнула Обиде на горло. - Особенные.
- Но мама была...
- Мама? - Злоба фыркнула. - Ты ничего не знаешь о матери. Это секрет. Лишь мы с Завистью знаем, а ты не такая взрослая, не такая важная.
- Отец говорит, это в нашей природе, - добавила Зависть.
- Что? - удивилась Обида.
- Расти... быстро.
- Ужасно быстро, - кивнула Злоба.
