Карбарн Киницик - Стивен Эриксон Кузница Тьмы
Засуха выморила поле, копыта коней врезались в почву как мотыги, вырывая траву, и в конце концов там не осталось ничего живого. Мастер оружия Айвис вышел с поля, покрывшись мелкой пылью. Кожа одежд запачкалась, поддевка пропотела на спине и подмышками. Позади неохотно оседали тучи бурой пыли; отряд, который он муштровал на прогалине, в полном составе отступил под сень деревьев, отчаянно ища прохлады. Они почти не болтали: Айвис довел всех до изнеможения. Некоторые почти падали, мотая головами. Другие легли в траву опушки, закрывая глаза ладонями. Доспехи и бурдюки с водой валялись, словно после битвы или ночи пьяного разгула.
- Возьмите остатки воды и полейте лошадей. Животным она нужнее, чем вам.
Эти слова заставили мужчин и женщин зашевелиться. Айвис еще чуть последил за ними, потом отвернулся туда, где стояли под деревьями боевые кони. Они лишь мотали хвостами, отгоняя клубы мух, и по временам волны пробегали по гладким бокам. Животные казались здоровыми, но избавленными от лишнего жира. Когда дом-клинки начали ходить меж лошадьми, Айвис с грустью отвернулся.
Он не знал, видят ли животные сны. Не знал, хранят ли они в сердцах надежду, мечтают ли о чем-то. О свободе? Не знал, что можно прочитать в этих больших мягких глазах. И уж совершенно не знал, как обучение убийству влияет на их души. Привычки и поступки могут запятнать душу - он часто видел такое среди сородичей. Видел, как сломленные дети становятся сломленными взрослыми.
Нет сомнения, философы и ученые, развалившись в изящных комнатах Харкенаса, выработали точные определения всем этим непостижимым вещам, что подобно тучам растревоженной пыли повисают над грубой и выветренной землей - вещам, которые не ухватишь и не удержишь. Всякие идеи о душе, тайной сущности, что знает себя, но не полностью, и потому обречена вечно спрашивать и томиться. Нет сомнения, у них есть аргументы и контраргументы, но эти великолепные построения - скорее памятники остроумию, нежели прочные постройки.
Он помнил, как дед любил повторять: "Тот, кто бережет свои предубеждения, никогда не спит". Будучи ребенком, Айвис плохо понимал, что имеет в виду Айвелис. Но, кажется, понял теперь. Впрочем, это пустое. Философы выкопали глубокие рвы вокруг понятий вроде "души", рвы, которые не преодолеть животным, ведь они говорят не на том языке и не способны к долгим диспутам. Но... когда Айвис вглядывается в глаза лошади или собаки, или убитого оленя - в последние мгновения, когда зверь содрогается и моргает, а глаза полны слепым ужасом - видит отрицание всех философических аргументов.
Жизнь не только искра. Она пылает огнем. Он знает, что она - огонь, по простой причине: постепенно жизнь выжигает себя. Пожирает все доступное топливо, мигает, гаснет и пропадает.
Но одно ли - жизнь и душа? К чему это разделение?
Всякий умеет чертить круги в пыли, но на фоне великой схемы их канавки так жалки!
Дом-клинки побороли усталость и занялись лошадьми. Стащили седла, вынули скребки. Руки поглаживали мышцы, ощупывали жилы и кости под натянутой кожей. Животные стояли недвижимо: Айвис так и сумел понять, терпят ли они такое внимание или находят в нем нечто приятное. У животных есть лукавство, но улыбаться они не умеют. И, как всегда, их глаза походят на провалы в царство загадок.
Капрал Ялад подошел к нему. - Сир, они двигались весьма точно. Правда ведь? Никогда не видел такого совершенства.
Айвис хмыкнул: - Хочешь комплиментов, капрал? А может, поцелуя? Иди поищи куколку, которую забросил за стену конюшен. Я не тот, кто тебя ублажит. Если захочу общения, найду кого-нибудь другого, не полуумка.
Ялад отступил. - Извиняюсь, сир.
Капитан знал: его дурное настроение стало предметом множества пересудов в казармах. Никто не понял истинной причины, чему Айвис был только рад. Они только трудятся упорнее, надеясь его удовлетворить или хотя бы не разозлить еще сильнее. Узнай они причину, сочли бы сумасшедшим.
Было что-то в воздухе, в летней жаре, и оно казалось... неправильным. Словно злость наделена запахом, вонью, и даже горячий ветер не уносит ее, солнце не в силах ее выжечь, а зреющие злаки - поглотить.
В такие вот дни у него по коже мурашки ползут. Он заметил одиноких всадников, что огибали границы имения, торопливо срезая путь по землям Драконуса. Он уловил слабый привкус дурного дыма, того дыма, что исходит от горящей одежды, горящих вещей, горящих волос и плоти - но такой слабый, что нельзя быть уверенным и тем более определить направление, откуда доносится дым.
Он взял за обыкновение дежурить вечерами, заходя в лес и бродя по опушке, и в гаснущем свете находить мгновения ужасающей тишины - но даже когда всё затаивало дыхание, доносился слабый выдох, запашок чего-то неправильного.
Если жизнь как целое наделена душой, она тоже должна быть пылающим огнем, и как жизнь сгорает, должна сгорать и ее душа. Но, похоже, она угасает дольше обычного. Может, умирание ее длится вечно. И как жизнь может болеть, так и душа - если у вас есть глаза, чтобы видеть, найти истинное средоточие неправильности. Гуляя на закате вдоль темного края леса, он думал, что способен ощущать душу страны - душу, слепленную из множества меньших душ - и ощущал при этом нечто болезненное.
Айвис повернулся к капралу. - Всем собраться, возвращайтесь. Трусцой по дороге, коней вести в поводу. Разомните мышцы. Всем помыться перед трапезой.
- Слушаюсь, сир.
- Я буду позже.
- Разумеется, сир.
Лес, сохраненный по указанию лорда Драконуса, кривым пальцем лежал меж холмов, следуя линии древнего речного русла. Здесь, сразу за полями, он был не густым, но перелески тянулись почти до самого Оплота. Если же пойти севернее, вдоль "пальца", лес станет гуще, а если вы будете настойчивы, окажетесь в "ладони", там, где долина становится обширной поймой. Там древнее сердце леса.
Уже несколько лет Айвис не бывал в чаще. Мало кто бывал с тех пор, как Драконус воспретил вырубку деревьев и охоту на любого зверя. Браконьерство всегда рискованно, а здесь наказание - смерть, и кару может приводить в исполнение любой патруль. Это расхолаживало робких охотников и дровосеков. Но главным препятствием была доброта лорда. Никто не голодал в его землях, никому не приходилось встречать зиму без дров. На взгляд капитана, настоящее чудо - это когда тот, кто может сделать многое, действительно делает многое. Но ведь не все способны понять. Иные браконьеры просто любят браконьерствовать; любят жить вне закона; любят тайны и обман, любят делать дураками тех, кто выше них.
Айвис подозревал, что большинство таких или покинуло владения Драконуса, или затаилось. Последнего лесного вора повесили три года назад.
Он брел по лесу. Немногочисленные следы на пути были оставлены мелкой дичью. Более крупного зверя истребили давно - задолго до появления Драконуса. Тут есть вид оленя, едва по колено капитану, но это звери ночные и редко попадаются на глаза. Он слышал осторожное тявканье лисиц, видел пролет совы, но эти моменты не могли скрыть оскудение остатков леса. Он ясно ощущал вокруг пустоту, словно тяжесть молчаливой и неотступной вины. Когда-то он радовался прогулкам по лесу, но теперь - нет.
Дневной свет угасал. Словно ища того, чего невозможно найти, Айвис заходил все глубже в чащу, туда, где еще стояли древние деревья, блестя в темноте черной корой. Тут и там он замечал красные полосы - трещины на упавших и расщепленных стволах. Черные деревья походили на мускулы, на мясо. Это его всегда раздражало.
Он бродил, повинуясь импульсам, почти бездумно продвигаясь вперед. Что это, бегство от предвидимого будущего? Но бежать некуда. К тому же у него есть обязанности. Владыка полагается на него, чтобы муштровать клинков, готовить к внезапной бесконтрольности, каковая есть гражданская война. Лорд Драконус не пользуется шпионами. Оплот Драконс изолирован. Вокруг кипят неведомые события.
Он обнаружил себя на тропе, ветви были обломаны на высоту роста. Окружившие ее стволы казались изуродованными. Айвис остановился. Изучил одно дерево, вглядываясь сквозь сгущавшийся сумрак. Ему придали форму, словно некие руки прогладили древесину. Оно покрылось выпуклостями, напоминая раздувшееся женское тело. Нечто подобное он различил в следующем дереве, и во всех вдоль тропы. По спине пробежал холодок.
Он не знал, что в лесу обитают отрицатели; но он никогда и не заходил в старинное сердце. Он понимал, что с их стороны бояться нечего и они, скорее всего, сами от него прячутся. Наверное, его уже заметили. Но ощущение болезни не отпускало.
Во рту было сухо. Он двинулся дальше.
Аллея деревьев привела к поляне, усыпанной заостренными шестами высотой до бедра, вбитыми в грунт и образующими непонятный и угрожающий узор. В центре было тело, насаженное на колья спиной, руками, ногами. Прорвавшие кожу острия мерцали в слабом звездном свете.
Это была донага раздетая женщина. Она висела на двух десятках кольев, и даже голова вроде была пронзена. Он не понимал, почему она не сползает вниз.
