Галина Синило - История мировой литературы. Древний Ближний Восток
Образ Думузи трагичен, с ним в шумерскую поэзию входит мотив невинной искупительной жертвы. Думузи в мольбе взывает к брату Инанны и своему шурину – богу солнца Уту и просит превратить его в ящерицу (или змею), чтобы ускользнуть от злых демонов:
О Уту, шурин ты мой, а я твой зять!В храм твоей матери я масло носил,В храм Нингаль молоко я носил!В лапы ящерицы руки мои преврати,В лапы ящерицы ноги мои преврати.От демонов моих ускользну я, не утащат они меня! [149–150]
Уту внял мольбам Думузи, и тому удалось ускользнуть от злобных демонов, но только на время, ибо они «в погоне за ним обходят страны, // Место его укрытия ищут, // Демоны руками размахивают, // Разверстые пасти исходят криком» [150]. Согласно одной из дошедших до нас версий (сюжет пользовался огромной популярностью в Шумере)[323], когда Думузи удалось скрыться, демоны вновь схватили Инанну и повелели ей отправляться в Кур:
Малые демоны открывают пасти,большим демонам молвят слово:«А ну, пойдем-ка к светлой Инанне!»Демоны в Урук ворвались, светлую Инанну они хватают.«Ну-ка, Инанна, вернись на путь, что сама избрала, —в подземное царство отправляйся!Куда сердце тебя посылало, вернись —в подземное царство отправляйся!В жилище Эрешкигаль вернись —в подземное царство отправляйся!…Когда из подземного мира ушла,себе замены ты не нашла!» [150]
И тогда Инанна в ужасе умоляет Думузи, вероятно, вернувшегося к ней, отдать себя в руки демонов вместо нее, что вносит новые оттенки и в еще большей степени усиливает семантику образа Думузи как невинной искупительной жертвы и привносит мотив добровольности этой жертвы (однако последний выражен нечетко):
Инанна в страхе в руку Думузи вцепилась.«О юноша! Ноги свои в кандалы продень!О, юноша! В ловушку бросься! Шею в ярмо продень!»И они крючья, шилья и копья подняли на него!Медный огромный топор подняли на него!О, юноша! Схватили его, повалили его,Одежду его сорвали с него!О, юноша! Руки скрутили ему, веревкою злой обмотали его!Тканью страха закрыли лицо! [150–151]
Однако прекрасный юноша не хочет погибать и вновь умоляет Уту помочь ему, на этот раз взывая к нему как к другу и – главное – справедливому судье, напоминая о том, как несправедливо поступила по отношению к нему его возлюбленная Инанна, столь опрометчиво ушедшая в подземный мир:
Уту, я же друг тебе! Меня, героя, знаешь ты!Твою сестру я в жены брал,А она в подземный мир ушла,Она в подземный мир ушла,Меня заменою отдала!Уту, ты справедливый судья, да не схватят меня!Руки мои измени, облик мой измени!Из рук моих демонов ускользну я, не утащат они меня! [151]
Превращенный Уту в змею, а затем в птицу (сокола), Думузи примчался в поисках убежища к своей возлюбленной сестре Гештинанне (ее имя буквально означает «Виноградная лоза небес»). Гештинанна, наделенная провидческим даром, едва взглянув на брата, поняла, что он обречен, и подняла над ним горький плач:
Гештинанна взглянула на брата —Расцарапала щеки, рот разодрала,Оглядела – порвала на себе одежды,Над стонущим юношей заголосила:«О, брат мой, о брат мой! О, юноша!Пусть бы те дни не вернулись!О, брат! О, пастух! Амаушумгальанна[324]!Пусть бы те дни не вернулись!О, брат мой! Юноша! Без жены, без сына!О, брат мой! Юноша! Без друга-товарища!О, брат мой, юноша! Мать печалящий!» [151]
«Мать печалящий» – это определение становится постоянным эпитетом Думузи, самого трагического героя шумерского мифологического эпоса. Впрочем, не менее трагичен и образ его сестры Гештинанны, которая пытается все сделать для спасения брата, даже зная, что он обречен. Ужасные демоны, которым незнакомы никакие чувства («Демоны без-роду-без-племени, без-отца-матери, без-сестры-брата, без-жены-сына» [151]), уже знают, где искать Думузи: «К другу его[325] мы не пойдем, к его шурину мы не пойдем, // К Гештинанне за пастухом пойдем!» [152]. Гештинанна предстает в данном тексте как антипод Инанны, ибо она готова принять любые муки за брата, но не выдать его:
Демоны к Гештинанне явились.«Где брат твой, скажи?» – спрашивают, а она молчит.Близится небо, уплывает земля, а она молчит.Земля приближается, небо ломается, а она молчит!Земля приблизилась. Сорвали одежду, а она молчит!Смолу на лоно ее излили, а она молчит! [152]
Заметим, что здесь срывание одежд также символизирует приближающуюся смерть, однако Гештинанна не выдает брата. Но демоны все-таки находят Думузи в «священном загоне», и страшная участь юноши предрешена:
Окружили его, схватили его! Разыскали его, увидали его!На юношу с криком накинулись, топором огромнымна землю повергли!Чрево ножами вспороли ему,со всех сторон окружили его! [152]
Гештинанна готова к добровольной искупительной жертве, готова за брата сойти в подземное царство (мотив, родственный сюжетам об Осирисе и Исиде, Орфее и Эвридике, но и несущий в себе новвые оттенки: Гештинанна готова на страдания ради брата, на то, чтобы навечно остаться в царстве мертвых):
Сестра за брата к жертве готова,птицею вокруг брата кружится.«О брат мой! На великие муки за тебя пойду!Мошкой слечу!» [152]
До того, как в 1963 г. профессором Крамером было реконструировано и опубликовано окончание текста, шумерологи полагали, что все закончилось гибелью Думузи. Однако выяснилось, что в последний момент появилась сама Инанна, скорбящая по Думузи и сетующая, что с его уходом в подземный мир нарушаются законы жизни («Герой мой ушел, погублен! // Как теперь решать судьбы?» [152]), и распределила поровну срок пребывания в подземном мире между Думузи и Гештинанной:
Твой срок – половина года, твоей сестры – половина года!День твой да придет, и в день тот вернешься!День твоей сестры придет, и в день тот она вернется! [152]
Таким образом, в шумерской поэме звучит мотив, известный нам по греческому мифу о дочери богини плодородия Деметры – Персефоне: на полгода уходит она в царство Аида, и вместе с ее символической смертью умирает вся природа, чтобы затем возродится с ее приходом. Уход в подземное царство Думузи и его возвращение – также отражение природного цикла, окрашенное в мистериальные тона, – подобно страстям Осириса или Диониса. К страстям Думузи присоединяются в некоторых вариантах мифа и страсти его сестры Гештинанны. «Существование многочисленных вариантов мифа, объединенных общей идеей умирания и воскрешения божества, – пишет В. К. Афанасьева, – объясняется… разъединенностью общин, а также самой эволюцией мифологических представлений, дававших широкий простор для поэтизации метафоры “жизнь – смерть – жизнь”. Уход Энлиля и Нинлиль может рассматриваться как некая ранняя стадия представлений об умирающем и воскресающем боге, трагическая гибель Думузи – как наиболее полное воплощение их, возможно, отчасти уже в ритуальном драматическом действе, мистерии»[326].
Трагическая гибель Думузи стала сюжетной основой ряда самостоятельных поэтических произведений, являющихся, тем не менее, вариациями заключительных эпизодов «Нисхождения в подземное царство богини Инанны». Одно из них, впервые опубликованное в 1911 г. французским ассириологом Шейлем, открывается плачем Инанны по безвременно ушедшему супругу. Затем следует рассказ о том, как демоны «гала» схватили Думузи (в этом варианте мифа Уту превращает его в газель). Еще один текст, посвященный Думузи и его сестре Гештинанне, был впервые издан в 1972 г. учеником профессора Крамера Бендтом Альстером под условным названием «Сон Думузи»[327]. На русском языке он впервые опубликован в 1973 г. в переводе В. К. Афа насьевой[328]. Поэма открывается описанием взволнованного Думузи: «В жалобах сердца он бежит по равнине…» (такова первая строка произведения). Типично начало поэмы, когда троекратно варьируется одна и та же смысловая и синтаксическая конструкция, но только в третьей строке читатель (слушатель) наконец-то узнает, о ком идет речь:
В жалобах сердца он бежит по равнине.Юноша в жалобах сердца бежит по равнине.Думузи в жалобах сердца бежит по равнине.Посох за плечи закинул, начинает плач:«Плачь, о, плачь, о, плачь, равнина!Плачь, равнина, рыдай, болото!Раки в реке, плачьте-рыдайте!Лягушки в реке, громко вопите!Матушке моей голосить по мне!Матушке Туртур – голосить по мне!…Если о смерти моей не узнают,Скажи, равнина, родимой матушке!С меньшою сестрою меня да оплачет!» [153]
Думузи потрясен увиденным им тревожным сном, который, как он смутно подозревает, предвещает недоброе – его смерть. Удивительно экспрессивно и одновременно кратко в тексте выражено смятение юноши: «Пастух лежал, как в забытьи, – он видел сны. // Он вскочил – то сон! Он дрожит – виденье! // Он трет глаза. В тиши – смятенье» [153]. Однако Думузи неясны детали этого странного и мрачного сна, так похожего на явь, и он торопится рассказать своей сестре Гештинанне, отличающейся даром толкования снов. Текст изобилует типично фольклорными повторами, создающими особую мелодичность и напевность:
