Галина Синило - История мировой литературы. Древний Ближний Восток
Думузи потрясен увиденным им тревожным сном, который, как он смутно подозревает, предвещает недоброе – его смерть. Удивительно экспрессивно и одновременно кратко в тексте выражено смятение юноши: «Пастух лежал, как в забытьи, – он видел сны. // Он вскочил – то сон! Он дрожит – виденье! // Он трет глаза. В тиши – смятенье» [153]. Однако Думузи неясны детали этого странного и мрачного сна, так похожего на явь, и он торопится рассказать своей сестре Гештинанне, отличающейся даром толкования снов. Текст изобилует типично фольклорными повторами, создающими особую мелодичность и напевность:
Приведите ее, приведите ее, сестру мою, приведите ее!Гештинанну мою, приведите ее, сестру мою, приведите ее!Грамотейку мою, приведите ее, сестру мою, приведите ее!Певунью мою, приведите ее, сестру мою, приведите ее!Чародейку мою, меньшую мою, сестру мою, приведите ее!Ведунью мою, вещунью мою, сестру мою, приведите ее!Мой сон! Я расскажу мой сон! [153]
Во сне Думузи увидел, как взошли над ним тростники и склонился верхушкой одинокий тростник, как из двух тростников вдруг удалился один. А еще он увидел, как плотно обступили его деревья, как льется на его священный очаг вода и рубит его священную маслобойку топор, как свалился с гвоздя его священный кубок и бежит от него его пастуший посох, как хватает в загоне ягненка орел, как ястреб хватает воробья на плетне, как его козлята «в пыли влачат… бородки синие»[329], как бьют его овцы в овчарне кривым копытом, наконец – Маслобойка цела, но молоко не льется,
Кубок цел, но не живет Думузи!Тростниковый загон развеян ветром! [154]
Все детали мрачного сна Гештинанна истолковывает как предвестие беды – грядущей гибели брата:
Брат! Твой сон нехорош! Вот мое толкованье!Думузи! Твой сон нехорош! Вот мое толкованье!Тростники вокруг тебя взошли,тростники вокруг тебя взросли —То убийцы тебя подстерегли!Одинокий тростник над тобою верхушкой склонился —То родимая матушка над тобою склонится!Из четы тростников, что растут вдвоем, один удалился —Это ты и я, и один из нас удалится!Деревья толпой обступили тебя —То злодеи в укрытии схватят тебя!На очаг твой священный льется вода —Домом молчания станет загон!Маслобойку священную рубит топор —То злодеи руки тянут к ней!Твой кубок священный свалился с гвоздя —С колен матушки родимой падешь!Твой посох пастуший бежит от тебя —Малые «гала» его разломают!Орел схватил ягненка в загоне —Злодеи тебя по щеке ударят.Ястреб схватил воробья на плетне —Большие «гала» из хлева тебя утащат!Маслобойка цела, но молоко не льется.Кубок цел, но не живет Думузи.Загон тростниковый развеян ветром!Кисти твои охватят оковы!Руки твои опутают путы!В пыли влачат твои козлята бородки синие —В вихре до небес разметаю косы!Бьют в овчарне твои овцы кривым копытом —Ногтями, словно острым гребнем,из-за тебя расцарапаю щеки!» [154–155]
Вскоре начинает осуществляться пророчество: демоны гала являются в дом Гештинанны, чтобы схватить Думузи. Он укрывается в зарослях и умоляет сестру и безымянного друга не выдавать его. Однако друг нарушает клятву, предает Думузи. Характерно, что в этой поэме о смерти Думузи предательство (но не Инанны, а друга) получает несомненно негативную моральную оценку. И самое главное: наши злые или добрые деяния отзываются на судьбах наших детей (быть может, впервые, пусть и косвенно, звучит мысль об ответственности личности за след, оставляемый в мире):
Моя сестра спасла мне жизнь, мой друг взял мою жизнь!Сестра пошлет сына на улицу, каждый встретит его приветом!Друг пошлет сына на улицу, никто не встретит его приветом! [157]
Демоны хватают Думузи, и он в отчаянье вновь взывает к Уту, напоминая о своем родстве с ним, о том, как он преданно любил его сестру Инанну (вновь намек на ее вероломство):
Уту, ты мой шурин, я – твой зять!В храм Эану я травы носил,Свадебный дар в Урук приносил.Светлые губы я целовал!Светлое лоно Инанны ласкал!Преврати мои руки в ноги газели,Преврати мои ноги в ноги газели!Я от демонов убегу! [157]
Превращенный милостью Уту в газель, Думузи ищет спасения в храме Белили-матушки (об этой богине шумерологам пока ничего не известно), а затем вновь мчится, преследуемый демонами, к сестре Гештинанне. Но замыкается беспощадный круг, и становится явью зловещий сон:
Первый демон вошел в загон и хлев,Засовы хлева предал огню.Второй демон вошел в загон и хлев,Посох пастуший предал огню.Третий демон вошел в загон и хлев,Маслоблойку священную бьет топором.Четвертый демон вошел в загон и хлев,Кубок священный сбросил с гвоздя.Пятый демон вошел в загон и хлев.Маслобойка цела, но молоко не льется.Кубок цел, но не живет Думузи.Тростниковый загон развеян ветром.Песнь каль-каль о смерти Думузи. [160]
Итак, в высшей степени антропоморфные шумерские боги были наделены практически всеми человеческими качествами. Как люди, они могли страдать и умирать. Но им была дарована надежда на воскрешение, и для них была создана особая страна Дильмун, где они пребывали в вечном блаженстве.
Первая легенда о райском саде
Именно в шумерской литературе рождается впервые представление о райском саде – о блаженном месте, представляющем собой прекрасный цветущий и плодоносящий сад. Вариация этого же архетипа содержится в древнееврейской культуре: это Сад Блаженства (Ган Эден) – Эдемский Сад, или просто Эдем, созданный Богом для своего высшего и любимого создания – человека (Адама Первоначального, воплощающего все человечество, человека вообще и разделенного затем на женщину и мужчину). Здесь, в Эдеме, согласно Библии, происходит первое испытание свободы воли человека, закончившееся грехопадением – нарушением воли Божьей, выразившемся в том, что первые люди отведали запретный плод с Древа Познания добра и зла. Тем большую сенсацию произвело шумерское сказание «Энки и Нинхурсаг» («Меж градов пресветлых…»), впервые изданное еще в 1915 г., однако ставшее доступным пониманию только в 1945 г., когда профессор Крамер опубликовал новый вариант текста и дал его первую интерпретацию[330]. Как оказалось, сказание содержит ряд удивительных параллелей со стихами Книги Бытия, описывающими состояние только что сотворенной Богом земли, орошаемой дождем, а также с библейской притчей о грехопадении (Быт 3). По мнению Крамера, шумерский миф проливает также некоторый свет на сотворение Евы именно из ребра Адама и, возможно, является первоисточником библейского сказания[331].
Однако текст оказался таким сложным, что потребовал новых, дополнительных исследований (в том числе и самого Крамера), реконструкций и переводов[332]. Важна и оригинальна реконструкция, данная в переводе и комментариях В. К. Афанасьевой, впервые обратившейся к этому тексту в связи с изданием книги Крамера «История начинается в Шумере»[333], а также впервые опубликовавшей полный перевод текста на русском языке в антологии «От начала начал». Шумерологом стало ясно, что в основе произведения – одна из важнейших мифологем шумерского сознания, связанных с блаженной, предназначенной только для богов (в отличие от библейского Эдема) страной (городом) Дильмун, локализовавшейся, согласно представлениям шумеров, на о. Бахрейн в Персидском заливе – самом большом острове из группы Бахрейнских островов. Этот остров с середины 3-го тыс. до н. э. играл очень важную роль в торговых связях и политической жизни Шумера. Вмонтированный в поэму «Гимн о торговле Дильмуна» подтверждает это и дает возможность рассчитать достаточно позднее время окончательного оформления сказания (конец 3-го – начало 2-го тыс. до н. э.), корни которого, судя по представленным в нем сюжетным архетипам, уходят в чрезвычайно архаическую древность.
Выяснилось также, что первоначально действие сказания было связано с Эредугом – городом Энки в болотистом устье Евфрата. Однако Энки, важнейший, наряду с Энлилем, бог-демиург в шумерской мифологии, был осознан и как важнейшая фигура, связанная с самим появлением Дильмуна и с теми загадочными событиями, которые произошли в нем. Стало понятно, что миф о Дильмуне – это не только миф о райском саде, но также миф об упорядочении мира, прежде всего самого процесса рождения в его сексуальном, физиологическом смысле, о введении неупорядоченного в начале мира в упорядоченный космос, о переходе от состояния варварства к состоянию культуры. Как отмечает В. К. Афанасьева, «Дильмун, по преданиям, был островом, где совершался обряд священного брака, этого важнейшего в Шумере праздника плодородия, и можно догадываться, почему миф об упорядочении процесса рождения связывается именно с Дильмуном»[334]. Один из этиологических срезов сказания связан также с объяснением, как на свет появился бог-покровитель Дильмуна Эншаг, или Энзаг. Обобщающий материал новейших исследований, связанных со страной Дильмун, содержится в работе ученика профессора Крамера Б. Альстера[335]. Однако несмотря на множество прояснившихся со времени первого прочтения смыслов, сказание «Энки и Нихурсаг» по-прежнему остается одним из самых загадочных в шумерской литературе.
