Галина Синило - История мировой литературы. Древний Ближний Восток
Поэма рассказывает о том, что в «чистой», «светлой» («пресветлой»), «непорочной» стране Дильмун поселились боги и среди них – бог мудрости (Разум Премудрый) Энки с его супругой Нинхурсаг (богиней-матерью, идентичной Ки – богине земли), или Нинсикилой (букв. «Госпожа чистоты» или «Госпожа-девственница», т. е. «Непорочная»; она же Нинту – «Госпожа-рождение» или «Госпожа рождения»; она же Дамгальнуна – «Великая супруга государя»; она же Нинхурсаг, или Нинхурсага, – «Госпожа лесистой горы»; как предполагает В. К. Афанасьева, персонификация каждого имени в отдельную личность произошла позднее[336]). Начало текста демонстрирует типичный для шумерской поэтики прием загадочности, постепенного введения в действие главных персонажей (в том числе и введение Дильмуна в контекст шумерской цивилизации) через многократные повторы и параллелизмы:
Меж градов пресветлых – ей ее отдайте —Дильмун есть страна, страна пресветлая.В Шумере пресветлом – ей ее отдайте —Дильмун есть страна, страна пресветлая.Дильмун страна пресветлая, Дильмун страна непорочная,Дильмун страна непорочная, Дильмун страна воссиянная.А он там сам, в Дильмуне он возлег.Энки вместе с супругою там возлег,Та земля непорочная, та земля воссиянная, —А он там сам, в Дильмуне он возлег,Энки с Нинсикилою – с «Непорочною» – он возлег, —Та земля непорочная, та земля воссиянная. [33]
Таким образом, только в восьмой клинописной строке читатель (слушатель) узнает, что в Дильмуне «возлег» бог мудрости и устроитель цивилизации Энки, и только в одиннадцатой строке звучит одно из имен его божественной супруги Нинхурсаг. Воистину эпическая неспешность!
Сами определения страны Дильмун – «воссиянная» и «непорочная», – по-видимому, указывают на то, что, по представлениям шумеров, там восходит Уту (солнце) и что речь идет не просто о блаженной стране, но о самом начале устроения мира, когда все еще не рождено, все представлет собой не обычный, естественный, но особый порядок вещей:
А там, в Дильмуне, ворон не каркает.Птица смерти не накликает смерти.Там лев не бьет.Волк ягненка не рвет.Там собака сторожевая, как козлят стерегут, не знает.Там свинья зерна не пожирает.Вдова на крыше солод не рассыпает.Птица небесная солод тот не склевывает.Там голубь головою не вертит.Там хворь глазная – «я хворь глазная» – не говорит.Там хворь головная – «я хворь головная» – не говорит.Там старица не говорит – «я старица».Там старец не говорит – «я старец». [33]
Таким образом, перед нами место, где нет смерти, нет старости, нет болезней, нет насилия (строка «Волк ягненка не рвет» сразу же вызывает ассоциации с библейским «…тогда волк будет рядом с ягненком жить» (Ис 11:6), с лучезарной мечтой пророка Исаии о Мессианской эре). Однако, если учитывать общий контекст шумерского сказания, его смысл предстает более сложным, чем просто описание «золотого века». В. К. Афанасьева пишет: «Только в первый момент может возникнуть ассоциация с “райской жизнью” – “там лев не бьет” и т. д. Уже через несколько фраз выясняется, что речь идет о некоем состоянии небытия, неведения, незнания; все, о чем рассказывается, в этом городе существует относительно, например голубь не клюет зерно для солода (в тексте – “солодовая масса”) то ли потому, что не знает, как это делается, то ли оттого, что вдова на крыше этот солод не рассыпает. Старуха не говорит о себе “я старуха”, то ли оттого, что не понимает, что такое состояние старости, то ли оттого, что она в этом качестве не находится. Единственное, чего там нет в реальности, – это свежей пресной воды (воды жизни?)»[337]. Российская исследовательница настойчиво подчеркивает, что в начале сказания «дается не описание райской блаженной жизни, как иногда предполагали некоторые исследователи, но, как мы уже отмечали, состояние как бы небытия и неведения. Представление о цивилизации, об организации природы и общества было очень конкретным у шумеров, и отсутствие, скажем, насилия, не есть райское состояние, но некий непорядок. Все, что есть в Дильмуне, может восприниматься и как несуществующее или не умеющее назвать и обозначить себя и оттого уже несуществующее – только после обозначения, называния именем начинается жизнь, и она, жизнь эта, должна происходить и развиваться по законам божественным и человеческим, в независимости от того, дурны они или хороши с человеческой точки зрения»[338].
Однако, думается, при всей правомерности и глубине подобного подхода, из текста нельзя исключить представления об изначальной гармонии, которая неизбежно связана с состоянием – опять же изначальным – непорочности и неведения. То, что Дильмун предстает как остров блаженного неведения, как бы состояния мира до всякой истории, в еще большей степени позволяет провести параллели с библейскими представлениями об Эдеме, где человек не знал добра и зла (вернее, знал только Божественное Добро) и где он в то же время перешел от блаженного неведения к знанию, после чего и началась человеческая история. Само же знание, предупреждает притча о грехопадении, всегда опасно, ибо человек сам берется определять, что есть добро и что есть зло. Есть в Библии и мотив именования человеком живых существ, которых приводит к нему Бог (Быт 2:19–20), без чего все сущее как бы не имеет подлинного существования. Безусловно, между библейским и гораздо более архаичным шумерским сказаниями нельзя провести не только знака равенства, но даже и слишком прямых параллелей, однако шумерский текст очень ярко высвечивает некоторые древнейшие архетипы, которые подверглись кардинальному переосмыслению в Библии. Одновременно сопоставление двух мифологем (Дильмуна и Эдема) позволяет увидеть и кардинальные различия между двумя типами культур – языческой и монотеистической.
В отличие от Эдема, символизирующего состояние абсолютной гармонии между человеком и природой, между духовным и физическим в самом человеке, между Богом и человеком, шумерский Дильмун изначально обнаруживает некоторое несовершенство: в нем действительно нет пресной воды, без которой невозможна жизнь, есть только вода соленая. Нинсикила сетует, обращаясь к Энки:
Вот дал ты мне город, вот дал ты мне город,а что мне в твоем дарении?В моем городе нету воды в каналах!Его колодцы с водою горькойне дают расти зернам-злакамна полях, в бороздах, на нивах! [34]
Тогда Энки, повелитель пресных подпочвенных вод, приказывает богу солнца Уту доставить на остров воду. Уту сделал это, по-видимому, испарив большое количество воды и затем оросив ею Дильмун, что вызывает ассоциации с библейским стихом из Книги Бытия: «…пар поднимался с земли и орошал все лицо земли» (Быт 2:6). Орошенный водой, Дильмун превратился в прекрасный цветущий сад, как и пожелала Нинсикила, как и повелел Энки:
О Дильмун! Его жилища прекрасными жилищами станут!Зерно его чистое-чистое,Его финики – крупные-крупные,Свой урожай соберет он трижды!Деревья его – великаны-деревья!<…>Отныне и вовеки под солнцем! [35]
Это также соотносится с библейским представлением об Эдеме, в котором были всевозможные деревья, дававшие первым людям самые прекрасные плоды. А дальше начинается самое непонятное и загадочное, чего по определению быть не может в библейском тексте, ибо в них представлено совершенно иное понимание Бога, нежели в языческих текстах (в частности, Единый Бог хотя и дарует плодовитость людям и плодородие природе, не выступает как некая сексуальная оплодотворяющая сила). Энки своим детородным органом пропахивает каналы и наполняет их своим семенем перед Нинту (Нинхурсаг), т. е. в прямом смысле оплодотворяет землю. Из семени бога прорастают тростники и прочая растительность (это, по-видимому, и есть «покров могучий»). На образовавшихся болотах, по которым Энки запрещает ходить кому бы то ни было, он оплодотворяет свою супругу Нинхурсаг (или, возможно, она сама извлекает семя Энки из болот):
А сам он, Разум Премудрый, перед Нинту,что страны матерь,Он, Энки, Разум премудрый, перед Нинту,что страны матерь, —Его корень рвы наполнил семенем,Кго корень тростники окунул в семя,Его корень дал жизнь покрову могучему.Он вскричал: «По болотам никто да не ходит!»Энки вскричал: «По болотам никто да не ходит!»Жизнью небес он поклялся.Ту, что возлежит в болотах, ту,что возлежит в болотах, ее,Дамгальнуну – «Супругу великую» свою,он ее оросил своим семенем,Нинхурсаг в утробу он излил семя. [36]
Далее подчеркивается, что каждый день беременности Нинхурсаг равен одному месяцу в обычном течении времени, и потому она порождает новую богиню всего за девять дней: «Девять дней – это девять месяцев, девять месяцев материнства» [36]. Кроме того, рожает Нинхурсаг абсолютно легко и безболезненно – как по маслу. В тексте так и сказано: «Словно по маслу, словно по маслу, по прекраснейшему нежнейшему маслу…» [36]. (Быть может, это представление о рождении в райском саду без всяких усилий затем косвенным образом отозвалось в наказании Хаввы (Евы), обреченной после грехопадения в муках рожать детей. К тому же еврейский постбиблейский комментарий подчеркивает, что первые дети Адама и Евы – Каин и Авель – были рождены еще в Эдеме, причем в тот же день, когда Бог сотворил человека, т. е. женщина не знала изначально мук рождения.)
