Гениальный язык. Девять причин полюбить греческий - Андреа Марколонго
«Я полюбил этот язык за гибкость его крепкого тела, за его лексическое богатство, где каждое слово непосредственно и многообразно соприкасается с предметами реального мира, а также и потому, что почти всё лучшее, сказанное людьми, было сказано по-гречески» [29], — пишет Маргерит Юрсенар.
Иной раз я думаю, что классический лицей — школа взросления. Именно из-за своей сложности она делает последующую жизнь легче. И не имеет значения, предпочтете вы забыть греческий после выпускного экзамена или сохраните воспоминания о нем.
Но не знаю, облегчает ли изучение греческого дальнейшую академическую жизнь, мое мнение здесь не авторитетно — я-то изучала классическую филологию. Большинство моих бывших учеников говорят «да», хотя нынче они заняты экономикой, стоматологией, иностранными языками; один даже, к моей великой гордости с оттенком зависти, пошел служить на флот. Но я абсолютно уверена — изучение греческого развивает талант жить, любить, трудиться, делать выбор, нести ответственность за успехи и промахи. И учит наслаждаться жизнью, хотя далеко не всё в ней совершенно.
Мы и греческий, история
… с мостов
над рекою увижу места для ночлега
чаек, что проделали столь долгий
путь.
Вы не узнаете меня,
спешащие домой не глядя,
и не дано вам угадать, откуда
та юная изгнанница, что смело
идет вам всем наперерез и
так хохочет.
Джузеппе Конте. Из сборника «Стихи»
Предисловие: что такое язык
Язык — любой — человечен в каждом из своих слов. Жизнь языка заключена не в действии души — в отдельных мыслях — и не в органах речи — в губах, горле того, кто на нем говорит. Жизнь языка кроется в людях, которые пользуются им для осмысления мира и для выражения его в словах; стало быть, жизнь языка разворачивается в обществе.
Язык, как давно определили де Соссюр и Антуан Мейе, есть социальный фактор, ибо он выражает некую неповторимую идею мира. Язык нужен людям, которые совместно исповедуют эту мировую идею, с тем чтобы изъясняться и быть понятыми. Язык не может существовать без мужчин и женщин, что говорят и пишут на нем; если язык существует без людей, пользующихся им для самовыражения, то такой язык называют мертвым.
В то же время язык имманентен вне зависимости от индивида; кто-то один не может изменить слово, чтобы внезапно изменился язык у всех. Всякая языковая перемена прежде всего социальна: если меняется общество, говорящее на данном языке, с ним вместе изменится и сам язык.
Лингвистика — наука, изучающая языки и изменения в них. Это не точная, математическая или естественная наука, это наука общественная. Коль скоро смысл языка не является набором правил, современная лингвистика переплетается с археологией, антропологией, статистикой, социальной географией, этнологией, экономикой, а прежде всего — с социологией.
Язык не есть инженерия: невозможно вывести неопровержимые законы, которые управляют изменением слов, равно как не существует необратимых законов, руководящих переменами в каждом человеке.
Часто создается впечатление, когда обозреваешь итальянский, ушедший в прошлое, — язык Петрарки, Ариосто, Мандзони, Кальвино, — что язык просто передается из поколения в поколение (их тридцать или чуть больше — поколений, отделяющих наш итальянский от языка Данте Алигьери). И в итоге мы начинаем считать, что изменения языка — одно слово исчезло, другое появилось, конечный слог отброшен, начальный добавлен, одни глаголы забыты, другие пришли из прочих языков — лишь случайность, плод такой механической передачи от отца к сыну, из уст в уста.
Но всякий, кто наблюдал, как ребенок учится говорить — это чудо! — знает, что дела обстоят иначе. Не нужно быть академиком, чтобы доказать — ошибок или фантазий отдельной личности недостаточно для изменения языка всех говорящих на нем людей: большее, что они могут сделать, так это вызвать улыбку. В то же время всякому, кто путешествовал по чужой стране, знакомо чувство отчуждения, смятения, даже отчаяния от неспособности понять язык ее граждан. Недостаточно неправильно пролепетать слово по-итальянски, чтобы изменить чужой язык (в данном случае нам тоже остается лишь улыбнуться, как нашим иммигрантам, которые благодарят за непонятое оскорбление; кто знает, сколько раз это случалось с нами, «продвинутыми» туристами с путеводителем «Lonely Planet» в руках?).
Короче говоря, язык — орудие культуры и выражения единого сознания народа. Не державы — она появляется потом, со своими прямыми или кривыми границами, прочерченными бог знает кем и бог знает когда на карте мира (возможно, именно для этого и существуют войны с религиями). Не нужно и недостаточно быть государством, чтобы иметь общий язык. Вспомним, например, множество языков Индии или арабский, на котором говорят от Марокко до Ирака, или английский, на котором изъясняются повсюду. Мы что, все англичане? Разумеется, нет.
Политическая география не имеет ничего общего с лингвистикой, а человеческая география имеет. Если национального единства недостаточно, то культурное просто необходимо для создания общего языка.
И если смысл языка заключен в способе мировосприятия и выражении его в словах народом, то, наверное, ни один язык не выразил эту истину столь наглядно, как греческий. Древние греки тысячелетиями не принадлежали ни к одному государству или державе, а народом были всегда. Вынужденные постоянно соразмерять язык со своим пониманием жизни, они сформировали, отшлифовали, возлюбили или отвергли греческий, отбирая каждое отдельное слово и предпочитая его словам соседних племен, а иногда и узурпаторов — век за веком, тысячелетие за тысячелетием.
Живой язык, мертвый язык; значение греческого заключено во взгляде, в его истории и главным образом в образе мысли древних греков, присылающих нам из дальней дали открытки, собранные в данной книге.
Индоевропейский
Наличие плюсквамперфекта в греческом свидетельствует о том, что это — индоевропейский язык. И впрямь, мы постоянно говорим «индоевропейский», вероятно, чтобы объяснить — оправдать, извинить — совершенно особую природу греческого.
Но что на самом деле означает «индоевропейский язык»? От данного языка не осталось и следа, он никогда не был письменным: нет ни единого свидетельства, а стало быть, и памяти о народе, который им пользовался. Но соответствия между большинством языков Европы (можно даже сказать, между всеми языками Европы, за исключением иберийского, баскского, этрусского, финского, венгерского и турецкого) и между языками Азии (армянским, иранским, наречиями Индии и санскритом) слишком очевидны и неслучайны. Общность едва ли не всех языков, древних и современных, на всем протяжении Европы и Азии показывает, что некогда происходила эволюция более древнего, изначального языка — как раз индоевропейского.
Когда утрачена память, остается только реконструкция: сведения, которые мы имеем сегодня об индоевропейском языке, являются плодом тщательного изучения исторической лингвистики с целью восстановления фрагментов и углубления знаний об одном из самых первых разговорных языков мира. Если всякий язык — это трансформация более древнего языка, значит, существовали люди, которые в определенный период произносили одни и те же слова, пользовались одной и той же лексикой и грамматикой для описания мира, для
