Гениальный язык. Девять причин полюбить греческий - Андреа Марколонго
Поэзия родилась несколько веков спустя после Гомера и Гесиода, когда музы умолкли, перестали вещать с Геликона, и потому грекам пришлось изобрести новый жанр отображения мира в стихах.
Гомер и Гесиод создавали эпос заместо поэзии, то есть рассказывали истории (Ἔπος), используя музыкальные метры. В VII веке до н. э. мир изменился, перешел от универсальной культуры, приспособленной к великой эпике, что смогла объединить под своим покровом всю энциклопедию греческой жизни, иначе говоря, от «мы», к культуре индивидуальной, которая требовала отображения чувств, страстей, горестей, состояний души отдельного «я».
Греческая поэзия делилась на два основных класса: монодическую (то есть декламируемую одним поэтом) и хоровую (исполняемую хором). И были в ней две основные темы: боги и люди.
Каждый вид имел собственный диалект: для хоровой лирики — дорийский, для монодической — эолийский. Так проявилась греческая склонность к упорядочиванию вещей по категориям: стоило поэту издать звук на дорийском диалекте — и все уже понимали, чего ждать от его стихов, неважно, рожден ли он в Спарте или на Лесбосе. Выбор диалекта как раз и способствовал (поэтически, точнее, практически) пониманию.
Теперь поговорим о них, поэтах.
Александрийцы, те, кто выбирал, что нам читать (хотя никто их об этом не просил), создавая канон, передали нам почти целиком произведения девятерых поэтов: Сафо, Алкея, Анакреонта, Алкмана, Ибика, Стесихора, Вакхилида, Симонида, Пиндара. От всех остальных дошли до нас лишь фрагменты стихов, сухие листы, гонимые ветром, как сказал бы душераздирающий Мимнерм.
А каково было экономическое положение греческих поэтов? Как у ремесленников.
Ежели ты являешься выходцем из богатой семьи, делай по своему хотенью столы и стулья, будь слегка свихнувшимся художником, как Архилох, который говорит, что с радостью бросит щит, когда ему придется плохо на войне, ибо предпочтет спасти свою шкуру. Или же, как Сафо, страдай от любовных терзаний. Или же, словно Алкей, воспевай свой выдающийся алкоголизм.
А ежели ты беден, делай стулья по прихоти тех, кто тебе платит. Как, например, Пиндар. Некоторые пели на свадьбах за деньги. Временами кто-то писал стихи по заказу. Дель Корно, автор учебника греческой литературы, по которому мы все учились, определяет Пиндара как автора «стихов на случай». Пиндар таким и был, а также оказался самым прославленным, самым гениальным творцом в данной области. Получив крупицу информации, зная имя и родной город заказчика, он умел воспеть любого человека героем или полубогом, эксгумируя его мифологические истоки вплоть до десятого колена. Словом, он профессионально писал на заказ. И в заказах, разумеется, недостатка не было. Чаще всего он чествовал победителей Панэллинских игр, самых древних на свете спортивных состязаний (и это были не только славные Олимпийские, но также Пифийские, Немейские, Истмийские игры).
Так отчего же Пиндар столь прославлен как пророк поэтической чистоты, почему не учитывается заказная специфика его поэзии?
У меня есть на то сугубо личное мнение. Потому что никто ничего не понимал в его писаниях, несмотря на неоспоримую красоту каждого используемого слова. Что есть знаменитое Пиндарово парение, как не части своеобразных произведений, в которых понятно еще меньше, чем в работах других поэтов? Я не знаю никого, кто бы понял Пиндара до конца. В данном вопросе я согласна с Вольтером, который писал: «Пиндара все воспевают, но не понял его никто».
В качестве примера, дабы рассеять всякие сомнения читателя, предоставляя ему свободу судить самому (не думайте, что я ополчилась на Пиндара, которого всё равно люблю, хоть и не понимаю), привожу «Вторую Немейскую песнь», посвященную некоему Тимодему Ахарнскому, победителю в разноборье.
Как Гомериды,
Певцы сочлененных песен,
От Зевса начинали речи свои, —
Так тот, кого мы поем,
Заложил основанье побед своих на священных играх,
В многократно воспетой роще Зевса Немейского.
Но ему еще суждено, —
Если век поведет его прямою
тропой отцов ко славе великих Афин, —
Не раз срывать прекраснейший цвет на Истме,
Не раз торжествовать у Пифона, —
Ему, сыну Тимоноя.
Где прошли горные Плеяды, —
По пятам пройдет и Орион. (????????? Пиндарово парение!)
Саламин умеет растить ратоборцев —
Это Гектору в Трое возвестил Аянт.
О Тимодем!
Сила твоя, испытанная борьбой, возвеличивает тебя.
Издревле
Славились Ахарны добрыми мужами;
И всегда в хвалах победителям
Тимодемиды именовались превыше всех,
Возле царственных высей Парнаса
Четыре победы унесли они с состязаний;
От коринфских мужей
В долине доблестного Пелопа.
Восемь венков возложили они на чело;
На родине их победы превосходят число и счет;
А Немея подарила им семь
На играх Зевса.
Прославьте же Зевса,
Вы, сопутники Тимодема
В славном его возвратном пути, —
И да будут ему сладостны громкие ваши голоса!*
* Пиндар, Вакхилид. Оды. Фрагменты / пер. М. Гаспарова. М.: Наука, 1980. С. 120, 121.
Отрицание (ведь многие возможности остаются нереализованными) передается частицей οὐ.
– Косвенный оптатив, или стекла очков, сквозь которые говорящий глядит на мир.
Ἔλεγεν ὅτι ποιοίη: «Он говорил, что пишет стихи».
Часто используемый в повествовании, оптатив косвенной речи встречается во всех типах придаточных предложений (цели, причины, времени, пояснительных и т. д.), если в главном стоит прошедшее время. В данном случае оптатив теряет свое исходное значение и от возможности сохраняет лишь смутный оттенок, указывая на то, что передает в непрямом (именно в косвенном) виде субъективную мысль. В определенном смысле он подчеркивает степень субъективной дистанции между говорящим и тем, о чем тот повествует; это опять-таки вопрос вежливости, корректности, уважения.
Употребление косвенного оптатива ни в коей мере не является обязательным, а зависит от свободы (и от искренности) того, кто рассказывает о чужих мыслях и поступках. Вот бы это греческое наклонение использовалось в итальянской журналистике (или том, что от нее осталось)!
Выживание оптатива в греческом, единственном из его стойких индоевропейских защитников, объясняется уникальной и своеобычной прочностью глагольной системы языка. В древнегреческом вовсе не существительные, а глаголы играют главную роль. Греческие глаголы с помощью категорий вида и наклонения обозначают понятия в процессе, в развитии и в восприятии их говорящим. Они выражают не просто вещи, но действия, определяющие появление и становление этих вещей.
Все греческие диалекты в историческую эпоху демонстрируют четкие смысловые разграничения между конъюнктивом и оптативом, между вероятностью и возможностью.
Но в I веке н. э. оптатив мало-помалу начинает исчезать. Данное глагольное наклонение уже находится в упадке, его вытесняют более простые слова, такие как «наверное» и «пожалуй». А всякий упадок (языковой и не только) всегда усугубляется: оттенки смысла, который отражает оптатив, слишком тонки, чтобы противостоять переплавке диалектов в единственный имперский язык — κοινή. Например, данное наклонение очень редко встречается в Новом Завете на греческом; еще можно найти
