Гениальный язык. Девять причин полюбить греческий - Андреа Марколонго

Хорошо было бы <…> если бы мудрость имела свой­ство перетекать, как только мы прикоснемся друг к другу, из того, кто полон ею, к тому, кто пуст [25].

И хорошо было бы, если бы смысл оптатива был предельно ясен, добавлю я!

За изучение древних языков полагается небывалое возмездие: самое деликатное глагольное наклонение в древнегреческом, предназначенное для выражения желания, вызывает по большей части смятение у тех, кто сталкивается с ним при переводе текстов. Я всегда обращала внимание на то, что его хоть и преподают, но почти никогда не объясняют. Чтобы ухватить смысл языка, недостаточно сказать, что в древнегреческом было четыре наклонения личных глагольных форм: изъявительное, повелительное, сослагательное и желательное, и проиллюстрировать данный тезис таблицей. Особенно если язык оперирует образом мысли, коего мы лишены. Особенно если он обладает ­чем-то бо́льшим, чего нашему языку недостает. Особенно если такой язык прекрасен, а древнегреческий — это не язык, а истинное чудо.

Пожалуй, в жизни — и не только в рамках своей научной деятельности — я твердо верю в ценность, обращаясь к латыни, curiositas (любопытства, весьма далекого от разнесения сплетен или типично итальянской назойливости). Тяги к знаниям ради постижения самих себя и тайн мира, как у детей, которые вечно допытываются, почему то, почему это. Потребности задавать вопросы о том, что не укладывается в голове, кажется странным и причудливым. Достойного стремления задаваться вопросами в учебе, изучении языка, людей, жизни — именно это, как по мне, и позволяет ­чему-то научиться.

Пожалуй, оттого, что я много путешествовала и жила в разных местах, я усвоила: лишь ища причины всего вокруг, мы становимся подлинными жителями этого мира, а не просто залетными туристами.

Отсутствие любопытства к древнегреческому, которое я замечаю у студентов и объясняю определенными методами преподавания, приводит меня в уныние. А порой и в ярость. Потому что нельзя же годами изучать язык и вечно оставаться залетными, задевая по касательной то грамматическое правило, то словарную статью, то ­какую-­нибудь страницу учебника. Древнегреческий язык либо пропускают через себя, либо нет — и тогда остаются немыми.

Неужто никто, буквально никто не задался вопросом, отчего в древнегреческом на одно наклонение больше, чем в других языках, и данное наклонение — уникальный оптатив? Неужто все, буквально все считают его лишь оборотной стороной греческого конъюнктива либо альтернативой итальянского условного наклонения? Большинство моих учеников имеют лишь смутное представление о тех возможностях, которые несет в себе оптатив. Честно говоря, оно и у меня было смутным до того, как я углубила свои знания по данной теме и осознала смысл данного наклонения.

Нередко мне доводилось слышать, что оптатив есть наклонение, которое говорит «ой» (–οι) своими тематическими гласными; междометие «ой», безусловно, нельзя считать типичным выражением радости, и в «ой» нет ни крупицы лингвистического смысла. Почти всегда в контрольной по переводу, когда испуганный ученик с высоты птичьего полета замечает краем глаза частицу ἄν, он тут же чувствует угрозу, вызов, его бросает в пот и дрожь, как будто перед ним появляется огромный светящийся знак «Стоп». И тем не менее именно данная частица служила грекам для подчеркивания и опознания смысла глагольных наклонений: ἄν — не что иное, как искорка, вежливо указующая на тонкий смысл слов. В сочетании с историческими временами изъявительного наклонения ἄν указывает на нереальность, невозможность: действие не произошло и никогда не произойдет. В сочетании с оптативом и конъюнктивом ἄν свидетельствует о вероятности или возможности действия; оно вот-вот осуществится, во всяком случае, такая возможность есть. И как это переводится? Почти всегда никак. Вернее, у итальянцев появляется возможность интерпретировать ἄν так, как они сочтут нужным.

Ност

Ностальгия. В данном слове заключено одно из самых томительных человеческих желаний. Оно похоже на греческое, но на самом деле это не так. «Ностальгия» образована от двух греческих слов: νόστος, «возвращение» и ἄλγος, «боль, печаль» — и выражает щемящее желание вернуться домой, в места, где прошло детство и где остались самые дорогие люди и вещи. Однако это совершенно чуждо греческому миру. Слово было выдумано только в 1688 году эльзасцем Йоханнесом Хофером, студентом-­медиком, который защитил диплом в Базельском университете на тему «Медицинская диссертация о ностальгии». Юноша посвятил несколько лет изучению психических расстройств у швейцарских наемников, служивших при дворе французского короля Людовика XIV; им пришлось на долгие годы покинуть родные горы и долы, и посему наемников часто поражал неведомый недуг, приводящий к смерти тех, кому так и не посчастливилось вернуться домой.

С той поры греческий неологизм «ностальгия» распространился в других европейских языках и стал обозначать тоску по любимой земле, которая по-французски называется «mal du pays», а по-немецки — «Heimweh». Немецкий к тому же располагает изумительным словом, какого нет в итальянском, — изумительным для тех, кому понятно это странное чувство. Я говорю о слове «Fernweh», составленном из «боли» и «дали»; оно указывает на стремление туда, где ты никогда не бывал, но куда настойчиво тянется душа.

«Носты» (Νόστοι), «Возвращения» — это также заглавие цикла греческих эпических поэм, посвященных возвращению на родину героев-­ахейцев после Троянской вой­ны. Имя автора окутано легендами: по мнению некоторых, им является некий Евмел Коринфский, другие думают, что это был Агий Трезенский. «Ностам» предшествовали «Киприи», «Эфиопида», «Малая Илиада», «Разрушение Илиона», а за ними следовала «Телегония», — «Возвращения» были частью так называемого эпического Троянского цикла, повествовавшего обо всех перипетиях Троянской вой­ны независимо от сюжетов «Илиады» и «Одиссеи», которые ни разу не упомянуты в данной саге. Потому она представляет своего рода альтернативную версию истории, предлагаемой Гомером.

Так взглянем же на смысл оптатива в древнегреческом языке без ненужной опаски и со всей необходимой деликатностью, словно перед нами надпись «Осторожно: хрупкое» на коробе с драгоценным хрусталем:

– Желательный оптатив, его изначальный смысл.

Ποιοίην: «Я хотел бы писать стихи!» / «Ах, боже, если б я умел писать стихи!»

В приведенных предложениях выражает стремление, пожелание (или проклятие), намерение, тактичный совет, уступку, например, εἴεν, «допустим». Желание может быть обращено в настоящее, будущее, но также и в прошлое: ведь можно хотеть, чтобы ­когда-то прежде ­что-то случилось или не случилось (тогда это называется сожалением).

Глаголы могут предварять частицы εἰ, γάρ, εἴθε, ὡς — в смысле «ах, если б…», «вот бы…». На итальянском такой смысл передают либо те же частицы, либо, чаще всего, условное наклонение.

Отрицание в субъективном плане (ведь желания бывают и отрицательными) передается частицей μή.

– Потенциальный оптатив, или возможность.

Ἄν ποιοίην: «Пожалуй, я буду писать стихи» / «Я бы мог писать стихи».

Выражает вероятность того, что событие осуществится или не осуществится, а также приглашение, просьбу, приказ, отданный без грубости, ироническое замечание, например, ἂν λέγοις, «скажи, пожалуйста», или же: οὐκ ἂν φθάνοις λέγων, «ну говори, не тяни» (всегда произносится с усмешкой).

На итальянском передается условным наклонением или, что вероятнее, перифразой с глаголом «potere» («мочь»), раскрывающим смысл фразы. В нашем языке даже сохранилось ироническое/скромное употребление условного наклонения, вроде «avremmo un impegno per cena» («боюсь, мы уже приглашены на ужин»), когда говорящий стремится сбежать с унылого «apericena» (сочетание слов «аперитив» и «ужин»), хотя бы просто в знак протеста против чудовищного названия сего действа. Или «sarebbero tremila euro» («пожалуйте три тысячи евро»), когда человек хочет смягчить впечатление от «кусачего» счета.

 Поэзия

Слово «поэзия»