Гениальный язык. Девять причин полюбить греческий - Андреа Марколонго
А возможность — это проекция говорящего, его намерений, опасений и даже любви. В греческом она выражается оптативом, самым личным, самым интимным из глагольных наклонений. Перевести его на итальянский сложно, он частенько ставит нас в тупик, вынуждая сообразоваться с чужими желаниями. Третья фраза вышеприведенной схемы — «vorrei navigare per mare» — означает желание говорящего, а его осуществимость не зависит ни от попутного ветра и надувшего паруса, ни от товара в трюме. Она выражает вынужденные рассуждения человека, увидевшего отражение своего желания в море, его оценку своей отваги и сил, которую он производит, прежде чем сделать свободный выбор: либо поднять якорь и отдаться на волю волн, либо струсить и остаться.
Грань, отделяющая осуществимое желание от невозможного, крайне тонка, хрупка и полностью лежит в зоне ответственности говорящего, обличающего факты в слова. Оценка того факта, что в жизни и в греческом языке желание либо становится из вероятности реальностью, либо навсегда соскальзывает в нереальность, заложена в желательном наклонении.
Слово «оптатив» происходит от латинского глагола «optare», то есть «желать», «надеяться». Исходя из данной этимологии, это исключительно греческое глагольное наклонение также называют «желательным».
Как и все обломки неповторимого изящества древнего языка, оптатив пришел в греческий из индоевропейского. Но в отличие от остальных языков индоевропейского происхождения, только греческий (наряду с индийскими и персидскими) сохранил изъявительное, сослагательное, желательное и повелительное наклонение, а также инфинитив.
Оптатив употреблялся для выражения как желания, так и сожаления уже в гомеровском греческом (где, однако, не всегда различается осуществимость и неосуществимость желания):
Εἴθε οἱ αὐτῷ
Ζεὺς ἀγαθὸν τελέσειεν, ὅ τι φρεσὶν ᾗσι μενοινᾷ.
Да поможет
Зевс помышлениям добрым его совершиться успешно [22].
Все классические авторы, от Платона до Фукидида, от Софокла до Аристофана, без робости используют оптатив, чтобы выражать возможное желание, в то время как исторические времена изъявительного наклонения изъявляют желание невозможное.
В общем и целом, оптатив — глагольное наклонение, позволившее греческим авторам выразить деликатнейшие точки зрения на различные вещи; единственное в мире наклонение такого рода. Два полюса, два цвета греческого языка: реальный и нереальный, белый и черный. А между ними — полный цветовой спектр всего, взятого на вооружение человеком.
Оттенки желания от реального до нереального в греческом выражаются также разными способами формулировки условных предложений. Это так называемый «условный период» (сложноподчиненное предложение с условным придаточным), в состав которого входит прóтасис (от греческого προτέινω, «предпосылать»), то есть предпосылка, условие осуществления того, что выражено в главном предложении, и апóдосис (от греческого ἀποδίδωμι, «возвращать»).
Реальность выражается настоящим временем изъявительного наклонения, а вероятность, соответственно, настоящим сослагательного. Возможность и нереальность обозначаются прошедшим, в желательном и изъявительном.
Нет, лингвистическая оценка степени реальности человеческих перипетий не остается на волю рока, фортуны, гороскопа или — хуже того — случая. Намного важнее тонкость древнегреческого языка. Скажу точности ради: если вероятность предстоящего действия высока, греческий прибегает к сослагательному наклонению, если же нет — к оптативу.
А делятся разные степени вероятности и языковой выбор волей говорящего, а также внешними условиями.
Фраза «может подуть юго-западный», произнесенная на Террасе Масканьи в Ливорно вечером, когда дует типичный для тех мест ветер, способный «растрепать душу», выражает вполне вероятное действие; в данном случае древний грек употребил бы сослагательное наклонение. Та же самая фраза, произнесенная в пустынной северной степи, указывает на весьма отдаленное, а потому, как обычно, вспоминаемое с печалью и желанное событие; и в таком случае говорящий прибегнул бы к оптативу. Если же юго-западный уже задул и стал реальностью, тогда глагол в данной фразе стоял бы в изъявительном наклонении настоящего времени. А будь мы в пустыне, ветер, что «одолжил у моря его шум», стал бы невозможен, нереален, и о нем на древнегреческом повествовалось бы в изъявительном наклонении прошедшего времени.
Εἴθ᾽ ὣς ἡβώοιμι βίη τέ μοι ἔμπεδος εἴη,
ὡς ὅθ᾽ ὑπὸ Τροίην λόχον ἤγομεν ἀρτύναντες.
О, для чего я не молод, как прежде, и той не имею
Силы, как в Трое, когда мы однажды сидели в засаде! [23]
Так горестно вздыхает в стихах 468–469 XVIII песни герой «Одиссеи», пользуясь оптативом: именно данное глагольное наклонение способно выразить природу его желания, силу, которую его тоске придает ностальгия, упорство, порожденное изнурением.
Это отрывок из песни о Евмее, верном свинопасе, которого Одиссей всегда любил, как сына. Достигнув наконец Итаки, измученный множеством битв и странствий, Одиссей узнает от старого раба о том, что царя считают погибшим на Троянской войне и что подлые узурпаторы, женихи, стремятся захватить его трон и супругу Пенелопу. Одиссей хотел бы пробудить в себе ту же силу и такой же воинственный дух, как двадцать лет назад под стенами Трои, но долгий путь и страдания оставили шрамы на его душе и теле. Евмей допытывается, кто же он на самом деле, но Одиссей предпочитает солгать, выдав себя за нищего критянина. Они садятся вместе ужинать, и бедняк Евмей дает царю, которого не узнал, плащ, дабы он защитился от ночного холода.
Если бы фраза находилась вне пределов нашего знания, мы никогда не сумели бы истолковать ее глубинную суть: например, будь это любовное послание, оставленное на стене какой-нибудь станции метро и выражающее чувства, которые, возможно, давно угасли. Но мы знаем, чего желает Одиссей и какая сила затребована богами на то, чтобы совершить долгое путешествие из Трои домой (всё это мы понимаем лишь потому, что читали «Одиссею»).
Если б мы не знали о скитаньях Одиссея по Средиземному морю, одна лишь фраза: «О, для чего я не молод, как прежде», ничего не сказала бы нам о желании героя вернуть то, что принадлежит ему по праву, согнать узурпаторов с трона Итаки. Такие слова вполне могли бы принадлежать полному сожалений старцу, человеку, разочарованному в жизни, любому ветерану Троянской войны.
Мы бы никак не поняли, что это желание равно возможности, которая вот-вот станет реальностью. Одиссей, проведя десять лет в скитаниях и столько же на войне, наконец возвращается на Итаку под личиной изгнанника, чтобы вернуть себе и царство, и жену — вернуть свою прежнюю жизнь.
Толкование того, что говорит греческий язык, пользуясь лишь глагольными наклонениями, полностью вверено чутью переводчика, отважно взявшего на себя труд расшифровать чужие желания, к чему призывает его греческий язык. Ему либо потребуется больше слов, чтобы переложить оптатив на свой язык, либо меньше: разница касается лишь формы, но не содержания.
Оптатив во фразе может предстать в таких выражениях, как «О, как бы я хотел быть молодым», «О, если б я был молод, как прежде, когда объявили мы войну троянцам!» — и всех прочих, способных передать желание Одиссея завершить обратный путь, свой νόστος, и вернуть трон Итаки, воссев на него рядом с женою Пенелопой и сыном Телемахом.
Εὖ ἂν ἔχοι <…> εἰ τοιοῦτον εἴη ἡ σοφία ὥστ᾽ ἐκ τοῦ πληρεστέρου εἰς τὸ κενώτερον ῥεῖν ἡμῶν, ἐὰν ἁπτώμεθα ἀλλήλων [24].
