Провославие в Пруссии. Век ХVIII - Георгий Олегович Бирюков
Развивая эту тему, доношением от 6 мая 1761 года архимандрит Тихон сообщал Синоду:
«По прибытии моём сюда в Кёнигсберг отведен мне для отправления секретного следствия дом, в котором и певчии яко вместе со мною прибыли, поставлены. И оный дом от церкви стоит в отдалённости, собою мал, покои в два апартамента, я поставлен в среднем, где четыре покои и зал, в нижнем поставлены певчии, где три покоя, а четвёртой в коих смотрителка дому того живёт, а два покою под самою кровлею, где толко платье вешать и сушить можно. В том дому и кухня токмо одна имеется. И хотя певчии обучением своим и на одной кухне стряпанием непрестанным крайне меня беспокоили, однак во время отправляемого мною следствия всё то было несколко сносно. Но по окончании онаго, когда увидел я что в силу Вашего Святейшества указу мне должно здесь оставаться, во всём на таком основании, на каком отбывшему архимандриту Ефрему быть было определено словесно многократно, а потом и письменно господина здешняго губернатора просил об отведении мне квартиры иной близ церкви состоящей, однак он мне никакова в том удовольствия делать не благоволит, чрез что я со иеромонахом (ибо священнику да Пилавскому диакону кой для всегдашней нужды оставлен, насилу выпросил пасторский дом) претерпеваю обиду и стыд волочась всегдашно до церкви по улице часто же по грязи и слякоти…»[161]
После чистых улиц Санкт-Петербурга кёнигсбергская грязь и слякоть, разумеется, ужасали. Впрочем, архимандрит Тихон обладал завидным чувством юмора. В отношении советнику Калману от 8 мая 1761 года, добиваясь выселения из церковного дома поселенных там пленных прусских кадетов, архимандрит Тихон рисует устрашающую картину безобразий, ими чинимых:
«Кадеты Прусские пленные, поставленные в доме, в коем стоял архимандрит Ефрем, где и поныне по Вашему особливо к духовенству Российскому недоброхотству или какому нерачению, оставлен иеромонах, которому квартиру, как я требовал в силу указа, должно достойную иметь со мною. Не ведаю почему требование мое тщетно остается. А вот как видите и сего дни какой дождь. Как нам до церкви по сему дождю волочиться изволите заблагорассудить сами. Но как хотите, так и творите мешать в правлении вашем не стану, а чрез сие то доношу, что сего дни пришедши домой из службы Божия он иеромонах весь от кадет осмеян и оплеван и поруган, чего найпаче пленные и над последнейшим российским человеком делать не должны., а кольми паче над духовною персоною. Для того я не терпля вам не предложить ныне об оном с тем, чтобы вы такой воли таким людям не давали, и чтоб в следующую нощь не последовало какого смертного убийства от оных кадетов над иеромонахом или над его человеком, ибо и не в бытность иеромонаха в дому беспрестанно стучали оне кадеты в иеромонашеские двери, и служителя его перепугали; поставить караул у иеромонаха до указа, что обявляя с почтением пребываю…»[162]
Шум был поднят архимандритом нешуточный. Губернатору Суворову пришлось рапортом от 9 июня 1761 года отчитываться перед Синодом, подробно объясняя, сколько жилых домов предоставлено Кёнигсбергской церкви, сколько в них комнат и каких, сколько в них печей, кто в них живёт, какая плата идёт за аренду зданий, какое расстояние от домов до храма и т. д. К рапорту была приложена опись домам, отведенным для причта, из которой должно было следовать, что жалобы архимандрита на отдаленность от церкви и прочие неудобства помещений неосновательны:
«1 дом, в котором живет архимандрит разстоянием от ворот до церковной ограды 174 шага, или 58 сажен. В нижнем этаже: по левой стороне сени, покоев с печьми больших 2, да малой 1. В тех 3-х покоях живут певчия 12 человек, коих велено поместить с архимандритом в одном доме. На правой стороне покой с печью разгорожен досками, в нем жило домосмотрительница старуха и оная сослана. На правой же стороне кухня и перед ней сени, да небольшой с печью покои, в котором для клажи зделаны два чулана, тот покой пуст и никто в нем не живет. Во втором этаже: На правой стороне вверх по лестнице покой разгороженной досками, в том разгороженном досками покое живет придворный певчей и с ним дьячек холостой. В том же этаже: 3 покоя и 1 зал с печьми, да 1 покой бес печи, в тех пяти покоях живет архимандрит один. В третьем этаже: 2 покоя один с печью. А другой бес печи, те два покоя праздны и никто в них не живет. Под оным домом два погреба на дворе, конюшня, в ней стоел 12, подле оной для колясок сараи наверху для клажи сена и протчего сараи же. всего во оном доме 13 покоев, кроме кухни, перегородок, чуланов и других служб, в которых живет архимандрит с одними толко певчими и дьячком.
2– й дом пасторский разстоянием от церковной ограды Чрез улицу у калитке не болше пяти сажен. Оного дому требовал прежний архимандрит, который для его и очищен, после ж тот дом даван нынешнему архимандриту, но он в него не перешел, итак отдан уже попу и дьякону. В нижнем этаже: один болшой, да два малых покоя с печью, в болшом живет диакон, а в третьем дьячек холостой. Во втором этаже один болшой и два малых покоя с печьми, во оных живет священник, четвертый малой покой во оном живет дьячек холостой. Под оным домом погреб на дворе сарай и позади дому сад. Всего во оном доме 7-м покоев, кроме других служб.
3-й дом капланский разстоянием от церковной ограды не болше десяти сажен. С оного дому здешний Каплан выслан, и тот дом очищен был для того, чтоб иеромонах или ж певчие перешли но доныне никто из них не переходит, итак сей дом стоит пуст и денги плотятся ис казны напрасно. В нижнем этаже: кухня и один покой с печью. Во втором этаже: два покоя с печьми, в том числе один разгорожен досками. В третьем этаже забранная из досок коморка бес печи. Под покоями погреб, двор и сараи. Всего 4 покоя кроме кухни и других служб.
4-й дом, в котором прежний архимандрит жил со священниками и церковниками, а теперь оной отдан под кадет,
