Странники в невообразимых краях. Очерки о деменции, уходе за больными и человеческом мозге - Даша Кипер
Я замолчала, вдруг испугавшись, что звучу дидактически.
– Не подумайте, что я какая‐то особенная. Дуализм изжить невозможно[112].
Лени усмехнулась.
– Со мной можно не миндальничать. Я такую хрень обожаю. Иначе мозги застаиваются. Мне обязательно надо с кем‐нибудь спорить. Рассуждать вслух. Чтобы разобраться в собственных мыслях, понять, права я или нет. Обычно‐то – нет.
Лени была несправедлива к себе. Все, с кем она росла, включая мать, считали ее ходячей энциклопедией, но Лени просто хотела все знать. Даже в наших разговорах, перескакивая с темы на тему, она постоянно провоцировала меня на возражения, словно желала убедиться в своей подкованности. По странной иронии судьбы деменция матери переключила внимание Лени с абстрактных идей на их практическое применение. Теперь вопросы перед ней ставили не философы, а сама жизнь. Если деменция изменила мозг Тины, изменилась ли сама Тина? Что делает нас личностью? Какова природа сознания?
Чтобы успешно ухаживать за заболевшими членами семьи, их близким необходимо каждый день сбрасывать с себя путы картезианского дуализма независимо от того, знают они о существовании этого философского течения или нет. Как им это делать, непонятно, особенно если учесть, что над вопросом о взаимоотношении разума и тела ломают головы крупнейшие мировые мыслители на протяжении вот уже двух тысячелетий. И что уж совсем невероятно, почему‐то предполагается, что они могут справиться с этой задачей в одиночку.
Глава 6
Когда каждый день – воскресенье
Почему мы оспариваем реальность больного
В самом начале нашего первого разговора зимой 2016 года Кэти О’Брайен предупредила: “Только не думайте, что я святая”.
Я заверила ее, что среди тех, кто ухаживает за больными деменцией, мне святые пока не встречались и вряд ли бы я хотела таких когда‐нибудь встретить.
– Благодарю, успокоили, – сказала она.
Кэти миниатюрная, с коротко стриженными, ухоженными седыми волосами и тихим дрожащим голосом. Ей под семьдесят. Ее муж Фрэнк болен уже шесть лет. И все шесть лет она за ним ухаживает, но просит не сравнивать ее с матерью Терезой.
Фрэнк, сказала мне Кэти, всегда был примерным католиком, не чета ей, но болезнь Альцгеймера привнесла в его веру элемент одержимости. Раньше ему была присуща здоровая доля скептицизма – в этом он и Кэти были похожи. Но, начав терять память, он стал нетерпим к любым отступлениям от правил, превратился в святошу. По едкому замечанию Кэти, деменция разбудила в нем “ревнителя веры”.
Видя, как религия постепенно вытесняет все другие интересы мужа, Кэти испытывала два чувства: бешенство и отчуждение. Начав неукоснительно соблюдать все обряды, Фрэнк требовал, чтобы по воскресеньям они ходили в церковь. И Кэти бы с радостью, но проблема заключалась в том, что для Фрэнка все дни были воскресеньем. Проснувшись, он сразу же начинал собираться на службу. Если Кэти говорила, что сегодня среда или суббота, Фрэнк не верил. Тогда она показывала ему календарь или свежий номер газеты, и на какое‐то время он успокаивался. Но спустя несколько часов забывал и снова начинал ее поторапливать, чтобы не опоздать к началу. Тогда Кэти звонила священнику и просила подтвердить мужу, что воскресной мессы сегодня нет. Это обычно действовало.
– Вас не огорчало, что муж больше верит священнику, чем вам? – спросила я.
Кэти усмехнулась.
– Огорчало, конечно. Но я не удивлялась. Фрэнк всегда прислушивался к чужому мнению. Он доверяет авторитетам.
К тому, что Фрэнк ей не верит, но при этом жадно ловит любое слово священника, Кэти в конце концов привыкла, а вот к показному благочестию мужа привыкнуть так и не смогла. Когда, стоя посреди церкви, он с видом праведника торжественно осенял себя крестным знамением, ее так и подмывало хорошенько его встряхнуть, чтобы сбить эту спесь. “Тоже мне папа римский”, – сказала она.
Люди с болезнью Альцгеймера нередко обращаются к религии. Болезнь неизбежно приводит в действие механизм системы привязанности, заставляя искать “надежную базу” в родителях, в доме, где прошло детство, или в Боге[113]. Ощущая свою беззащитность перед болезнью, больные отдаются молитве с утроенным рвением, в котором трудно заподозрить деменцию. Церковная обстановка явно благотворно действовала на Фрэнка, и когда Кэти наблюдала за мужем во время службы, она видела, что он полностью захвачен происходящим. Но ей также казалось, что муж красуется перед прихожанами и священником – вот, мол, смотрите, какой я благочестивый! Даже зная, что в церкви Фрэнк находит успокоение, чувствует себя увереннее и не страдает от спутанности сознания, Кэти с трудом сдерживала раздражение, видя его чрезмерно серьезное, почти карикатурное поведение.
С развитием болезни Фрэнк постепенно перестал видеть в Кэти жену. Воспринимал ее как абстрактное нечто, существовавшее исключительно для того, чтобы оказывать ему помощь или поддакивать его бредовым идеям. В каком‐то смысле Фрэнку было легче: он мог хотя бы на время заглушить свой душевный хаос церковными ритуалами, в то время как Кэти негде и не у кого было искать поддержки. Мрачноватый, неулыбчивый человек, с которым она жила, казался ей совершенно чужим.
Показная набожность мужа была не единственным раздражителем. Фрэнк теперь буквально прирастал к телевизору. Входя в гостиную, сразу брал пульт, усаживался в любимое кресло и включал спортивный канал. Если транслировали бейсбол, смотрел бейсбол. Если американский футбол, смотрел футбол. Не футбол, так хоккей, или баскетбол, или теннис. Причем не просто смотрел, а живо участвовал в происходящем. Вел себя так, словно сидел у скамейки запасных, и если кто‐то промахивался или вовремя не отдавал пас, отпускал едкие комментарии. Особенно ему нравилось предугадывать ошибки. “Не делай этого! – кричал он игроку с мячом или шайбой. – Нет! Нет!”
Фильмы он тоже не мог смотреть молча. Если кому‐то из героев грозила опасность, спешил об этом предупредить. Или предсказывал резкий сюжетный поворот, грозя телевизору кулаком. Появление хорошенькой героини обычно встречалось возгласом: “Ну, сейчас она начнет раздеваться! Это никому не интересно!” Его внезапные выкрики и нелепые предсказания начисто лишали Кэти удовольствия от просмотра чего бы то ни было.
Спустя несколько месяцев она не выдержала. Вышла посреди фильма и закрылась в ванной.
– Я с трудом сдержалась, чтобы не наорать на него, – сказала мне Кэти. – Зато в ванной наоралась вволю.
Там же она увидела себя в зеркале: опустошенное, ничего не выражающее лицо, словно не из этого мира. Глядя на свое отражение, Кэти сказала себе, что уйдет от Фрэнка. Она много для него сделала и заслужила право на нормальную жизнь – без религиозного рвения и постоянных