Странники в невообразимых краях. Очерки о деменции, уходе за больными и человеческом мозге - Даша Кипер
Нейробиолог Дэвид Иглмен развивает эту идею, сравнивая сознание с гендиректором большой компании, который думает, будто без него ни один вопрос не решается, но часто понятия не имеет, ни что в действительности творится, ни как обеспечить бесперебойный рабочий процесс[97]. Подобно гендиректору, который уверен, что успех компании – его персональная заслуга, сознание считает себя инициатором и координатором всех наших мыслей и действий, оставаясь в полнейшем неведении относительно того, какой огромный вклад вносят в этот успех бессознательные процессы (Иглмен называет их “подпрограммами” мозга). Хотя чаще всего за принятие решений отвечают бессознательные процессы, работающие в автоматическом режиме (по Канеману, Система 1), “за главного” выдает себя “гендиректор” (или Система 2). И это логично, поскольку мысли и действия и должны ощущаться так, будто они исходят от думающего, сознающего, все контролирующего внутреннего “я”.
В 1983 году нейробиолог Бенджамин Либет измерил степень осознанности нашего поведения[98]. Он подключил электроды к головам участников эксперимента и попросил испытуемых периодически шевелить пальцами рук. Обнаружилась любопытная вещь: на электроэнцефалограмме (ЭЭГ) было отчетливо видно, что мотивация пошевелить пальцами появлялась до того, как возникало желание это сделать. Так Либет пришел к выводу, что бессознательные подпрограммы мозга принимают решения до того, как мы эти решения осознаем. Нам может казаться, что сознание у нас “за главного”, но нередко оно бежит вдогонку за бессознательным, которое все давно решило[99].
Ощущение, будто мы контролируем свое поведение, неразрывно связано с нашим врожденным представлением о том, что намерение предшествует действию. Но так ли это? Социальный психолог Дэниел Вегнер, как и многие другие психологи, полагает, что, создавая у нас иллюзию осознанного побуждения к действию, мозг “водит нас за нос”[100]. В одном известном эксперименте ученые попробовали измерить степень нашей уверенности в том, что мы контролируем свое поведение[101]. Участники эксперимента сидели перед экраном, вытянув руки перед собой. Им было сказано, что, когда экран станет красным, они должны решить, какую руку поднять, правую или левую, но не поднимать ее до тех пор, пока экран не станет зеленым. Сперва красный цвет на экране менялся на желтый, а потом на зеленый, и тогда испытуемые поднимали ту руку, которую наметили.
Затем эксперимент повторили, подключив испытуемых к аппарату транскраниальной магнитной стимуляции (ТМС), и когда красный цвет менялся на желтый, ТМС посылала магнитный импульс в область моторной коры правого или левого полушария, тем самым давая человеку команду, какую руку поднять. Тем не менее люди настаивали, что делали выбор сами. То есть сознанию так хочется выдать себя “за главного”, что оно присваивает себе даже те решения, которых не принимает.
Мы преувеличиваем роль сознания при принятии не только маловажных решений (какую руку поднять), но и значимых, имеющих практические последствия. Например, когда судьи обосновывают приговор, они убеждены, что в своих рассуждениях исходят исключительно из нравственных убеждений или объективного юридического анализа. Если им сказать, что на решение о более консервативном и карательном приговоре также влияют голодные боли, скрытый расизм, желчность или просто несовершенство человеческой натуры, они, несомненно, категорически с этим не согласятся[102].
Итак, о мотивации наших поступков сознание узнает последним, но бесстыдно присваивает себе результаты чужого труда. Мало того, оно не только тщеславно, но и прожорливо: как уже отмечалось, сознательные процессы требуют гораздо больше энергии, чем бессознательные. Однако мы вынуждены мириться и с кичливостью, и с расходами, поскольку, как и любой крупной компании, нам без “гендиректора” не обойтись. При всех своих несовершенствах сознание остается ключевым игроком в урегулировании конфликтов между бессознательными процессами[103]. Без него мы бы потеряли способность переключаться с одной мысли на другую или обдумывать несколько вещей одновременно – просто некому бы было вмешиваться, когда что‐то идет не так[104].
В здоровом мозге “гендиректор” может расслабиться, беспечно предоставив бессознательным процессам выполнять бóльшую часть работы. Но когда мы говорим о мозге с нарушениями, аналогию Иглмена необходимо слегка развить. Несмотря на сбои в работе отдельных систем и потерю памяти, “гендиректор” не уходит в отставку. Напротив, он продолжает доказывать всем (и в первую очередь себе), что держит все под контролем. И как любой начальник, всегда находит, на кого возложить ответственность за свой провал.
Так и люди с расстройствами, вызванными деменцией, обычно возлагают ответственность за свои проблемы на других. А поскольку одна из функций сознания – разрешать ошибки восприятия или узнавания, при деменции “гендиректору” приходится вертеться как белке в колесе, постоянно разрешая возникающие противоречия. Поэтому, когда больной ставит чайник в микроволновую печь или стиральный порошок в духовку, “гендиректор” тут же бросается искать оправдание. Например, когда Тина, убирая в выдвижной ящик ножи, укладывала их режущей стороной лезвия вверх, она объясняла это тем, что так ей понятнее, сколько у нее ножей и все ли на месте.
Близкие, ухаживающие за больными деменцией, испытывают двойственные чувства: с одной стороны, они ожидают неадекватного поведения, с другой – нередко убеждены, что несмотря на это больные способны осознавать себя и здраво оценивать свои и чужие поступки. “Неадекватное поведение” больного (иначе говоря, симптомы болезни) ведет к тому, что является “гендиректор” и начинает всех убеждать, будто так и должно быть. Больше всего Лени раздражали именно эти попытки неутомимого “гендиректора” навести порядок в бессознательных процессах, все объяснить и переложить ответственность на других. Если бы “гендиректор” так не старался, Лени давно бы привыкла к когнитивным нарушениям матери. А так, чем сильнее суетился “гендиректор”, чем глубже во все влезал и чем усерднее отвлекал внимание, тем сложнее было обеим женщинам оценить размер причиняемого болезнью ущерба. Не забудем также, что “гендиректор” копировал слова и интонации Тины (“Ну конечно, Лени, ты же у нас самая умная”), а это еще больше усиливало иллюзию, будто Тина остается Тиной и полностью отдает себе отчет в своих действиях.
Всем было бы намного проще, если бы “гендиректор” в мозгу больного своевременно оставлял свой пост, признавая, что больше не может осуществлять эффективное руководство. С его уходом болезнь была бы как на ладони. Но из‐за того, что “гендиректор” вживается в образ больного со всеми особенностями его поведения, близким начинает казаться, будто больной остается собой и осознает себя,
