Странники в невообразимых краях. Очерки о деменции, уходе за больными и человеческом мозге - Даша Кипер
Я слышу в этой тираде сплошную фальшь. Чеховские герои страдают, потому что их участь действительно незавидна. Зачем же под занавес обманывать нас несбыточной надеждой?
Очевидно, Чехов понимал: мы можем справиться с любым, даже самым страшным горем, можем оправиться после тяжелейшего разочарования, но мысль о том, что все это было напрасно, для нас губительна. По сути, Соня поступает так же, как многие из тех, кто ухаживает за больными деменцией: она оглядывается назад под пение ангелов и пытается исцелиться, перекраивая свое горестное прошлое на более светлый лад. Нечто подобное делает и Элизабет, выходя из своих испытаний с уверенностью, что ее любовь к Митчу стала только сильнее.
Нарушения, вызванные деменцией, несут хаос, опустошение и потери, но разум не сдается без боя. Он продолжает находить объяснения даже тем событиям, которые грозят подточить подлинное “я” наших близких и нас самих.
Глава 5
Вездесущий и назойливый гендиректор
Почему мы считаем, что больные по‐прежнему способны осознавать себя
Лени Фалко выросла в бруклинском районе Ред-Хук, и не было для нее хуже наказания, чем сидеть дома. На улице всегда было на что поглазеть: мужчины в спецовках вразвалочку разгуливали по пристани; горластые женщины в бигуди курили и сплетничали у подъездов одноэтажных домов, стоявших впритык друг к другу; на углу о чем‐то спорили парни, бурно жестикулируя и всегда дружно замолкая при ее приближении. Не сказать чтобы на улице происходило что‐нибудь интересное, но там хотя бы возникало чувство, что может произойти. В четырех комнатах многоквартирного дома для бедноты, где Лени жила с матерью, двумя младшими сестрами и братом-аутистом в вечном гвалте, она не чувствовала ничего, кроме безысходности. Ее мать Тина, вечно на нервах, вечно разрывавшаяся между тысячей разных дел, вносила еще больший сумбур в ту жизнь, из которой Лени мечтала вырваться.
Едва Лени исполнилось восемнадцать, она ушла из дома. Устроилась барменом в паб по соседству с бруклинским зданием суда. Местечко не для продвинутой молодежи, но бойкое, где за барной стойкой бок о бок с шулерами и жуликами чесали языком влиятельные адвокаты, судьи и журналисты. Для Лени паб был сказочным местом: умение травить байки ценилось здесь больше, чем деньги и власть. Всякий раз, едва распахивалась дверь, впуская очередного посетителя, Лени предвкушала услышать что‐нибудь новенькое, и ее ожидания редко обманывались. За стойкой бара она узнавала о мировых новостях – местные новости ей давно наскучили.
Я познакомилась с Лени осенью 2016 года. К тому времени мы уже успели несколько раз пообщаться по телефону, но к встрече я все равно оказалась не готова: никак не ожидала увидеть копну длинных вьющихся рыжеватых волос, старомодное платье с ниспадающими свободными складками и ковбойские сапоги. Встречу Лени назначила в пекарне рядом со своим домом, сказав, что я узнаю ее по цветку в волосах. Отыскав глазами цветок, я направилась к ней, и Лени буквально выпрыгнула из‐за стола мне навстречу, обняла, усадила и тут же начала уговаривать попробовать ее бискотти. В первую же минуту стало понятно, что пылкость и прямота – отличительные свойства ее натуры. Подвижная, сообразительная, всему в жизни научившаяся сама, Лени бралась за книгу, едва выпадала свободная минута, – главное, чтобы книга была умная: социология, история, жизнь замечательных людей, но особенно Лени увлекалась философией.
По воскресеньям Лени навещала мать. Два года назад у Тины диагностировали болезнь Альцгеймера, и вопреки ее возражениям Лени сумела поселить к ней помощницу, уроженку Ямайки по имени Амой – женщину сильную и умелую. Тина то выгоняла Амой из дома, то и пяти минут прожить без нее не могла, то забывала о ее существовании. Болезнь сделала Тину еще более упрямой, чем прежде, и Лени навещала ее без особой охоты. Тем не менее ездила в Ред-Хук, не пропуская ни одного воскресенья.
Когда Тине поставили диагноз, Лени захотелось узнать про болезнь поподробнее. Она стала читать все подряд, включая специальную медицинскую литературу. Поэтому когда Тина начинала с ней пререкаться, Лени прекрасно сознавала, что они, как она выразилась, “в разных весовых категориях”.
– Про маму надо понимать следующее, – сказала Лени в ту нашу встречу в пекарне. – Любую проблему она пытается разрешить самым идиотским, диким, невообразимым способом, отказывается это признать, а потом расплачивается за свое упрямство.
Эта особенность матери одновременно и расстраивала, и бесила Лени. Детство Тины пришлось на время Великой депрессии. В десять лет она потеряла мать. Отец, каменщик по профессии, брался за любую работу, чтобы прокормить семью. На Тину легла забота о младших сестрах и брате. Жили тяжело; брат и сестры ее не слушались. Не успели они вырасти, как пошли собственные дети.
Отец Лени был человеком порядочным, набожным и начисто лишенным воображения. Читал Библию, был нелюдим и с утра до вечера пропадал на службе. Работал он администратором на пристани, где полностью погружался в мир транспортных накладных и грузовых перевозок. Детское чутье подсказывало Лени, что, даже если родители и поженились некогда по любви, их чувства давно остыли. Лени было шестнадцать, когда у отца случился инсульт и за несколько дней свел его в могилу. Тина, которая и раньше всегда находила повод для беспокойства, теперь волновалась только о том, как бы не остаться без денег.
С раннего детства Лени мучил вопрос, почему мать отказывается признавать очевидное. Тина отвергала любую помощь, спала урывками и чем сильнее уставала, тем больше нагружала себя работой, уверяя всех, что все хорошо. Став взрослой, Лени уговаривала мать показаться врачу, но Тина и слышать об этом не хотела. Считала, что такой образ жизни держит ее в тонусе, не позволяет опустить руки. Однако из‐за нервного истощения все решения она принимала бездумно, даже когда дело касалось организации ухода за сыном-аутистом.
Болезнь Альцгеймера еще больше исказила картину: Тина отнеслась к диагнозу как к чему‐то, что можно преодолеть, если не сдаваться. Каждое утро она бралась за дело: вынимала посуду из одного шкафчика, ставила в другой и благополучно забывала об этом. Когда потом не могла найти тарелку или чашку, обвиняла Амой. Иногда Тина решала приготовить жареный тост с сыром и помидором для сына Бобби, который так и жил с ней. Но, начиная, она забывала, что хотела. Лени случалось заставать мать на кухне без сил, в полнейшей прострации, с не меньше чем десятком недоделанных бутербродов повсюду.
Конечно, Лени умоляла мать сбавить обороты, расслабиться, но Тина этого не умела. Какой бы беспорядочной ни
