Символическая жизнь. Том 2. Работы разных лет - Карл Густав Юнг
1262 Эти архетипы оказывают сильнейшее воздействие на человеческие взаимоотношения. Позволю себе мельком упомянуть, в практическом применении, о значении анимуса (архетипа мужчины в женщине) и анимы (архетипа женщины в мужчине), источниках мимолетного счастья и затяжных страданий в браке и дружбе.
1263 Автору книги есть что сказать по этому поводу, исходя из собственной врачебной практики и трудной, но плодотворной работы с людьми. Книга безусловно заслуживает прочтения и, надеюсь, удостоится заинтересованного внимания читателей.
К. Г. Юнг,
август 1956 г.
Предисловие к книге де Ласло[135] «Душа и символ»
1264 Доктор де Ласло отважилась шокировать американского читателя, включив в составленную ею подборку моих произведений ряд наиболее трудных для понимания статей. Сочувствуя читателю, я охотно признаю, сколь заманчиво, блуждая взглядом по страницам книги, пытаться в кратчайшие сроки уловить суть дела: сколь неизбежна, если хотите, эта ловушка обманчивой простоты. Мне знакомы очень и очень многие люди, которые, открыв одну из моих книг и наткнувшись на ряд латинских цитат, тут же закрывают книгу, ибо латынь означает погружение в историю, следовательно, уводит к смерти и нереальности происходящего. Боюсь, мои работы требуют терпения и размышлений. Я знаю, что читателю придется непросто, он-то привык узнавать главное из информативных заголовков. Но добросовестному ученому не пристало обманывать публику громкими заявлениями и броскими утверждениями. Он пытается объяснить, предоставить необходимые доказательства, закладывая тем самым основу понимания. Более того, в моем случае понимания требуют не общеизвестные факты, а, скорее, те, которые малоизвестны или даже вовсе будут в новинку. Поэтому на мне, собственно, и лежит обязанность сообщать об этих фактах. А раз такие неожиданные новинки требуют не менее неожиданных объяснений, я столкнулся с необходимостью раскрыть саму природу моего доказательного материала.
1265 Факты представляют собой опыт, полученный в результате тщательного и кропотливого изучения некоторых психических процессов, которые врач наблюдает в ходе психического лечения. Поскольку эти факты сами по себе не подлежат удовлетворительному объяснению, приходится искать возможные аналогии. Когда, например, приходит пациент, создающий символические мандалы во сне или в своем воображении наяву, и начинает объяснять эти круги с точки зрения определенных сексуальных или иных фантазий, данное объяснение лишено всякой убедительности, поскольку у другого пациента мы выявляем совершенно иную мотивацию. Также недопустимо считать, будто сексуальная фантазия более вероятна как мотивация, чем, например, стремление к власти, поскольку мы знаем из опыта, что предрасположенность индивидуума неизбежно приведет его к предпочтению того или другого. При этом у обоих пациентов может быть нечто общее – состояние умственного и морального замешательства. Конечно, разумнее и полезнее ухватиться за эту подсказку и попытаться выяснить, связаны ли круговые изображения с этим состоянием ума. Третий пациент, тот, кто создает мандалы, является, быть может, шизофреником, причем до такой степени, что его нельзя даже расспросить о соответствующих фантазиях. Этот больной явно растворился полностью в хаотическом состоянии. Четвертый же пациент – семилетний мальчик, который украсил угол комнаты, где стоит его кровать, многочисленными мандалами, без которых не может заснуть. Он чувствует себя в безопасности только тогда, когда их видит. Его фантазия говорит, что они защищают его от безымянных страхов, приходящих по ночам. В чем проблема этого ребенка? В том, что его родители подумывают о разводе[136]. А что мы можем сказать об убежденном научном рационалисте, который творит мандалы во сне и в фантазиях наяву? Ему пришлось обратиться к психиатру, так как он приблизился вплотную к потере рассудка вследствие внезапного нашествия удивительных снов и видений. В чем коренилась его беда? В столкновении двух одинаково реальных миров, внешнего и внутреннего. Он больше не мог отрицать это обстоятельство[137].
1266 Нет необходимости продолжать это перечисление, поскольку, если вынести за скобки все теоретические предрассудки, основной причиной создания мандал выступает, по-видимому, определенное, характерное психическое состояние. Но есть ли у нас какие-либо доказательства, способные объяснить, почему в таком состоянии люди принимаются рисовать мандалы? Или так выходит случайно? Мы должны, следовательно, задаться вопросом, являются ли наши переживания единственно возможными – а если нет, то где искать сопоставимые случаи. Что ж, найти их не составляет труда; мы обнаруживаем множество параллелей на Дальнем Востоке и Дальнем Западе[138], да и прямо здесь, в Европе, только несколько сотен лет назад. Справочники хранятся в наших университетских библиотеках, но за последние двести лет их никто не читал, а еще они – о ужас! – написаны на латыни, некоторые даже на греческом. Разве они мертвы? Разве эти книги не звучат далеким эхом прожитых жизней, эхом умов и сердец, полных страстей, надежд и желаний, столь же насущных, как и наши собственные? Так ли уж важно, рассказывает ли некий текст историю пациента, который жив по сей день или который умер пятьдесят лет назад? Вправду ли имеет значение, говорят ли с нами о своих страданиях, устремлениях и упованиях на современном английском языке, на латыни или на греческом? Можно сколько угодно утверждать, что мы принадлежим сегодняшнему дню, но ведь было и вчера, столь же реальное, столь же человечное и пылкое, как миг, который мы именуем «сейчас», но который – увы – через несколько часов станет вчерашним днем, таким же мертвым, как
