Странники в невообразимых краях. Очерки о деменции, уходе за больными и человеческом мозге - Даша Кипер
Схожим образом находят объяснение своему состоянию и больные, испытывающие тревогу или страх из‐за потери памяти или спутанности сознания. Посеяв кошелек, они обвиняют в этом сиделку или сообщают, что близкие сговорились их извести. Когда возникает внутренний разлад, подсознание начинает искать его источник вовне, а найдя, облекает в форму паранойи. Поэтому когда Элизабет показывала Митчу вещи, доказывавшие, что она его жена, это шло вразрез со зрительным восприятием Митча, видевшего в Элизабет самозванку, и интерпретатор левого полушария услужливо находил объяснение: доказательства подбросили.
Это отчасти объясняет, почему у многих больных на все имеется готовый (хотя и неверный) ответ и почему они без труда обосновывают свои искаженные взгляды. Когда сигналы, поступающие в мозг, противоречат друг другу, следует говорить о патологии, но в стремлении разума создавать правдоподобные нарративы патологии нет. Напротив, для человека это более чем естественно.
В 1962 году Стэнли Шехтер и Джерри Сингер провели эксперимент, который сегодня наверняка сочли бы недопустимым: они предлагали участникам принять таблетку, не сообщая, что именно те принимают[86]. Таблетка содержала адреналин – гормон, который сужает кровеносные сосуды, вызывая ощущение тревоги, нервный озноб и холодный пот. Затем одним участникам говорили, что они приняли витамин, у которого нет побочных эффектов. Других же предупреждали, что после приема они могут почувствовать учащенное сердцебиение, легкий тремор и жар. Те, кто был предупрежден о возможных побочных эффектах, не волновались при их появлении, объясняя неприятные ощущения действием препарата. Те же, кто о возможных побочных эффектах не знал, при их появлении начинали нервничать, полагая, что возникший дискомфорт вызван внешними обстоятельствами (а некоторые даже считали, что испытывают дискомфорт из‐за присутствия других участников).
У нас, безусловно, есть потребность понимать причины того, что нас беспокоит, а не оставаться в неведении. Удовлетворение этой потребности также находится в ведении интерпретатора левого полушария, что нередко приводит к сомнительным результатам. Например, мы объясняем себе свое плохое настроение, часто не зная его истинную причину. Мы искажаем факты, пестуем заблуждения и готовы поверить любому объяснению, если оно хоть сколько‐нибудь правдоподобно.
К сожалению, ухаживая за больными деменцией, нам, подобно Элизабет, приходится иметь дело с людьми, которые могут одновременно рассуждать здраво и нести околесицу, выглядеть заторможенными и проявлять находчивость, быть такими же, как всегда, и все же другими. И мы, как и больные, не собираемся с этим мириться. Ведь и здоровый разум не приемлет несоответствий, противоречий и двусмысленностей, которые обрушивает на него деменция. Так больные и те, кто за ними ухаживает, оказываются заложниками в битве интерпретаторов левых полушарий, каждый из которых по‐своему стремится преобразить чужой сумбур в подобие своей музыки.
Легко представить, как тяжело приходится близким, особенно на ранних стадиях деменции, когда когнитивные ресурсы больных далеко не исчерпаны. В один из вечеров Митч перешел‐таки от слов к делу и позвонил в полицию. Пока он сообщал оператору о самозванке, проникшей в его квартиру, Элизабет сняла трубку в соседней комнате и успела сказать, что у мужа деменция и приезжать не надо. Тем не менее через двадцать минут на пороге появились двое полицейских. Они застали разгневанного Митча и Элизабет в слезах. Однако при их появлении произошло нечто неожиданное.
– Митча как подменили, – сказала Элизабет.
– В каком смысле? – спросила я.
– Он вдруг узнал меня и спросил полицейских, не хотят ли они пропустить с ним по бокальчику пива. Предложил задержаться. Те, само собой, отказались.
– И ничего не предприняли?
– Подтвердили ему, что мы женаты и что не стоит так нервничать.
– А Митч?
– Митч сказал: “Без проблем. Всегда рад вас видеть”. И после их ухода вел себя совершенно нормально. Даже спросил, не хочу ли я пойти поужинать, хотя еще и двух часов не прошло с тех пор, как мы вернулись из ресторана.
Тогда Элизабет поняла, что в общении с другими людьми Митч вспоминает, кто она. Контакт с полицейскими снял напряжение и успокоил разум (а едва исчезла угроза, у интерпретатора левого полушария отпала необходимость интерпретировать). И поскольку в присутствии других людей Митч ее узнавал, друзья поначалу не понимали, в каком аду ей приходится жить. Это стало еще одним поводом для волнения: что, если все думают, будто она преувеличивает? Ведь в компаниях Митч кажется совершенно здоровым.
В одну из наших первых встреч Элизабет рассказала про случай, о котором ей было особенно больно вспоминать. В тот вечер Митч не только не вытолкнул ее из квартиры, но даже проявил нежность. Работал телевизор, и по нему показывали фильм “Доктор Живаго”[87]. Под пронзительную музыку начальных титров – знаменитую “Тему Лары” – Митч вдруг взял Элизабет за руку.
– Представляете? – сказала она. – Как влюбленный подросток.
Я представила, как они сидят на диване, покачиваясь в такт музыке – весьма романтично, если не знать, что испытывала в этот момент Элизабет.
– Я казалась себе жертвой насильника, – сказала она. – Всегда начеку. Поди угадай, что ему придет в голову в следующую минуту.
Когда Митч становился ласковым, Элизабет совсем терялась. Вот только что был Митч, который ее не узнавал, и вдруг это Митч, который гладит ее по волосам и спрашивает, как она его выносит. Наряду с Митчем, который гнал из квартиры, был Митч, который записывал видео на годовщину их свадьбы, признаваясь, что без Элизабет бы пропал. Если бы ласкового Митча не существовало, если бы ей приходилось иметь дело только с его безумием, нагрузка на интерпретатор левого полушария была бы у Элизабет значительно меньше. А так ее мозг истощали противоречия и неопределенность.
Когда речь идет о болезни Альцгеймера, принято считать, что она полностью стирает личность. Но на самом деле
