Странники в невообразимых краях. Очерки о деменции, уходе за больными и человеческом мозге - Даша Кипер
Но какое отношение суеверность голубей Скиннера, поведение крыс и азартные игровые приложения имеют к уходу за больными деменцией? До известной степени они отражают поведение близких в тех ситуациях, когда больные иногда принимают лекарства, иногда соблюдают распорядок дня, иногда держат слово и иногда слушаются и не достают продукты из морозилки. Будучи избирательной, память лучше запоминает те случаи, когда что‐то получается “по‐нашему”, тем самым создавая причинно-следственную связь, которая в реальности отсутствует[74].
Почему непредсказуемость вселяет в нас такую тревогу? Почему нам так важно находить объяснение случайностям? В книге “Верующий мозг” популяризатор науки Майкл Шермер дает такое объяснение: мы ищем закономерности, потому что, устанавливая и видя связь между отдельными событиями, фактами, предметами и явлениями, повышаем свои шансы на выживание[75]. В конце концов, воспринимать незнакомый пейзаж, звук, запах или силуэт как потенциальную угрозу безопаснее, чем видеть в них нечто случайное и безобидное[76]. А поскольку куда лучше ошибиться, чем подвергнуть себя риску, мы нередко делаем ошибочные, а то и откровенно нелепые умозаключения[77].
Как выяснили психологи, потребность в упорядочении случайных событий настолько велика, что, когда люди теряют контроль над обстоятельствами, они с большей вероятностью видят закономерности там, где их нет[78]. Болезнь Альцгеймера лишает контроля не только больных, но и близких. На ранней и умеренной стадиях больные могут страдать от перепадов настроения, смены периодов ясного и спутанного сознания и провалов в памяти, чем постоянно сбивают с толку тех, кто за ними ухаживает. Поэтому даже когда близкие предупреждены о том, что им следует ждать изменений в поведении больных, они все равно создают нарративы, объясняющие, почему оно в действительности не изменилось. Таково свойство разума: подгонять непредсказуемое под то, что представляется привычным. Так болезнь и прячется за случайностью своих проявлений.
Джазмин идеальным образом описала это иначе: “Мама у меня хитрая. Когда ей это удобно, у нее болезнь Альцгеймера, а когда неудобно, она в полном порядке”. В моменты, когда Пэт утрачивала способность делать то, о чем ее просили, Джазмин не приходило в голову, что у матери произошел временный сбой в работе мозга; она видела прежнюю своевольную Пэт, которая всегда делала только то, что хотела, не считаясь с нуждами дочери.
Повторю еще раз: можно все знать про болезнь Альцгеймера и все равно не заметить ее у больного. И если, как пишет Канеман, когнитивные иллюзии обольщают не хуже зрительных[79], то когнитивные иллюзии, связанные с деменцией, я считаю, обольщают вдвойне. Если от оптической иллюзии достаточно отвернуться – и она исчезнет, как наваждение, то от нарушений, связанных с деменцией, отвернуться при всем желании нельзя: эти иллюзии делают нас частью обмана, мы фактически создаем их вместе с больными. Не будем забывать и о том, что и сами больные вводят нас в заблуждение – ведь, как мы убедились, прежде чем разрушить личность, болезнь Альцгеймера может гиперболизировать неповторимые, присущие только ей качества.
Когда Джазмин переехала к Пэт и стала за ней ухаживать, в ней вновь проснулся привитый матерью в детстве синдром отличницы. Она посещала семинары, читала правильные книги и делала все необходимое, чтобы помочь Пэт справляться с болезнью. Ей пришлось принести в жертву друзей, работу и независимость. Вот почему упрек Пэт в том, что она “все усложняет”, оказался таким болезненным: быть может, Джазмин действительно сделала недостаточно?
Хотя логическая последовательность доводов дочери ускользала от Пэт по вине болезни и в потери способности понимать то, о чем ее просят, виновата была тоже болезнь, отпор, который давала Пэт на слова дочери, был вызван не только неврологическими нарушениями. Да, ослабление когнитивных функций не позволяло Пэт понимать, о чем ее просит Джазмин, но ее реакции соответствовали принципу, которым она руководствовалась всю жизнь: никогда не признавать вины в сложной ситуации. Джазмин ведь не забыла, что Пэт так и не признала своей вины в том, что у ее дочери развилось расстройство пищевого поведения. Не признав этого, Пэт не нужно было разбираться в том, какую роль она сыграла в возникновении этой болезни. Не потому ли Джазмин, всегда такая чуткая и незлопамятная, не могла позволить Пэт самоуправства на кухне?
Ссоры из‐за еды могут показаться нелепостью, но Джазмин видела в них глубочайшую несправедливость. Ведь это Пэт была причиной того, что Джазмин начала считать калории, – и вот та же Пэт демонстративно показывает, что все это не имеет значения. Получалось, что Джазмин подчинила свою жизнь болезни матери, в то время как Пэт так и не удосужилась признать болезнь Джазмин. Неудивительно, что в пылу спора Джазмин не замечала у Пэт неврологических нарушений. Самым уязвимым “слепым пятном” у нас всегда оказывается старая душевная травма[80].
Глава 4
Чехов и интерпретатор левого полушария
Почему мы считаем, что человек и в болезни остается таким, как прежде
В Гринвич-Виллидже, на одной из уютных улочек, ведущих к саду Джефферсон Маркет, есть маленький итальянский ресторан. В прежние времена такого рода рестораны были тут в моде: интимная атмосфера, полутьма, скатерти в красную клетку и свечи на столах в бутылках из‐под кьянти вместо подсвечников. Иногда Элизабет Хорн после работы встречалась там со своим мужем Митчем, чтобы выпить коктейль и поужинать. Когда она приезжала, Митч обычно уже сидел за столиком с бокалом виски в руке, перебрасываясь шуточками с официантом. Он вставал ей навстречу, они целовались, она заказывала “Танкерей” с тоником. Их браку предшествовала многолетняя дружба, и им всегда находилось о чем поболтать. Со стороны они выглядели идеальной парой – глянешь и позавидуешь, – и уж конечно, никак нельзя было заподозрить, что встреч этих и того, что за ними последует, Элизабет ждала с ужасом.
Элизабет под шестьдесят, она высокого роста, одета с большим вкусом. Про эти вечера с Митчем она говорит ровным, доверительным тоном, отчего рассказ кажется еще более жутким. Их ужин всегда заканчивался одинаково: глядя на нее подозрительно, даже с некоторой опаской, Митч сообщал: “Ну, теперь по домам: ты – к себе, а я – к себе”. Элизабет покорно кивала, прощалась, по дороге к выходу сворачивала в уборную, снимала туфли на высоких каблуках, надевала кроссовки и выбегала на улицу. Перейдя на другую сторону, ждала, когда из ресторана выйдет Митч. Убедившись, что он идет в правильном направлении, спешила домой, чтобы его встретить.
Больше всего ее поражало
