Карен Армстронг - Поля крови. Религия и история насилия
Аш-Шафии также высказался против тезиса «боевых ученых», будто воинствующий джихад входит в обязанности каждого мусульманина. Есть действия, к которым шариат обязывает каждого (фард айн): например, ежедневная молитва. И все мусульмане несут ответственность за благополучие уммы. Однако есть вещи, которые возложены на общину в целом (фард кифайя): например, уборка в мечети – и община поручает эту обязанность кому-то из своих членов. Впрочем, если человек видит, что этой обязанностью пренебрегают, он должен взять на себя инициативу и вмешаться{924}. Аш-Шафии объявил, что джихад против немусульманского мира относится к разряду фард кифайя и отвечает за это халиф. Но доколе есть солдаты, которые защищают границы, мирные жители освобождены от воинской службы. Лишь в случае вражеского вторжения мусульмане приграничных областей могут быть вынуждены помогать. Аш-Шафии жил в эпоху, когда Аббасиды отказались от территориальной экспансии. Поэтому он вводил правила об оборонительной войне, а не о наступательном джихаде. В этих категориях мусульмане обсуждают легитимность джихада и поныне.
Сунниты примирились с несовершенством аграрной системы во имя мира{925}. Шииты все еще осуждали системное насилие, но нашли практичный способ ужиться с режимом Аббасидов. Джафар ас-Садик (ум. 765 г.), шестой из имамов (вождей), происходивших от Али, отказался от вооруженной борьбы, поскольку восстания всегда жестко подавлялись и вели только к человеческим потерям. С тех пор шииты держались в стороне от магистрального направления, став молчаливым упреком тирании Аббасидов и свидетельством о подлинных исламских ценностях. Как потомок Пророка Джафар частично сохранил его харизму и оставался законным лидером уммы, однако отныне действовал только в качестве духовного наставника. По сути, Джафар отделил религию от политики. Этот священный секуляризм оставался господствующим идеалом шиизма до конца ХХ в.
И все-таки имамы раздражали халифов. Ведь имам был живой связью с Пророком. Его почитали верующие люди, тихо размышлявшие над Священным Писанием и творившие дела милосердия. Какой контраст с халифом, чей палач служил постоянным и мрачным напоминанием о насилии империи! Так где же подлинный мусульманский вождь? Имамы воплощали сакральное начало, которому нет возможности безопасно и открыто существовать в мире, где господствуют насилие и несправедливость. И почти все они пали от руки халифов. Когда во второй половине IX в. двенадцатый имам таинственным образом исчез из тюрьмы, стали говорить, что Бог сотворил чудо и сокрыл его, но однажды он вернется и установит эпоху справедливости. Но и будучи сокрытым, он остается подлинным вождем уммы, и всякая иная власть в ней нелегитимна. Парадоксальным образом освобожденный от уз пространства и времени, сокрытый имам стал даже более живым для шиитов. Этот миф отражает трагическую невозможность осуществления подлинно справедливой политики в бесчестном и жестоком мире. В годовщину мученической смерти имама Хусейна (10-й день месяца мухаррама) шииты публично оплакивают его убийство, идут по улицам, рыдают и бьют себя в грудь. Во многом это демонстрирует их неувядающую оппозицию тому развращению, которым полна обычная мусульманская жизнь.
Однако не все шииты согласились со священным секуляризмом Джафара. Исмаилиты, которые полагали, что имамат закончился на Исмаиле, седьмом имаме, остались при убеждении, что благочестие должно поддерживаться военным джихадом во имя общественной справедливости. В Х в., когда режим Аббасидов стал клониться к упадку, один исмаилитский вождь основал Фатимидский халифат в Северной Африке. Впоследствии Фатимиды подчинили себе Египет, Сирию и Палестину{926}.
В Х в. мусульманская империя начала распадаться. Воспользовавшись слабостью Фатимидов, византийцы завоевали Антиохию и важные области Киликии, а в пределах дар аль-ислам тюркские военачальники основали почти независимые государства, хотя и продолжали называть халифа высшим вождем. В 945 г. династия Буидов (Бувейхидов) даже захватила Багдад. Халиф сохранил свой двор, но область стала одной из провинций буидского государства. Однако с исламом было далеко не покончено. Между Кораном и автократической монархией всегда существовало противоречие, и новое устройство с независимыми правителями, символически связанными верностью халифу, оказалось более созвучным исламу, пусть и недостаточно эффективным в политическом смысле. В итоге мусульманская религиозная мысль станет меньше зависеть от текущих событий, а политический уклон обретет лишь в новое время, когда умма столкнется с новой имперской угрозой.
Турки-сельджуки из Центральной Азии придали этому новому порядку наиболее полное выражение. Они признавали власть халифа, но при блестящем персидском визире Низам-аль-Мульке (1063–1092 гг.) создали империю, доходившую до Йемена на юге, Амударьи на востоке и Сирии на западе. Сельджуки нравились не всем. Часть радикальных исмаилитов удалилась в горные цитадели нынешнего Ливана и стала готовиться к джихаду, чтобы смести сельджуков и установить шиитский режим. Время от времени они предпринимали отсюда самоубийственные вылазки, убивая того или иного члена сельджукского истеблишмента и жертвуя ради этого собой. Враги называли их ассасинами, то есть «употребляющими гашиш»: считалось, что они используют гашиш для достижения мистического транса{927}. (Кстати, английское слово assassin, «убийца», пошло именно отсюда.) Однако большинство мусульман легко подстроились под сельджуков. Ведь это не была централизованная империя; эмиры, правившие областями, оставались практически автономными и тесно сотрудничали с улема, которые придавали разрозненным военным режимам идеологическое единство. Чтобы повысить образовательные стандарты, они создали первые медресе, а Низам-аль-Мульк распространил эти школы по всей империи, тем самым усилив улема и сплотив разбросанные провинции. Эмиры приходили и уходили, а суды шариата оставались стабильной властью в каждом регионе. Более того, суфийские мистики и харизматичные улема исходили Сельджукскую империю вдоль и поперек, внушая мусульманам сильное чувство принадлежности к международному сообществу.
Однако к концу XI в. Сельджукская империя также стала клониться к упадку. Сказалась обычная проблема военной олигархии: эмиры воевали друг с другом за территорию. Увлекшись междоусобицей, они забыли о границе и не остановили приток скотоводов из степей, которые вели стада в плодородные населенные земли, управлявшиеся теперь представителями их собственного народа. Большие группы тюркских скотоводов неуклонно продвигались на запад, останавливаясь на лучших пастбищах и изгоняя местное население. Наконец, они достигли византийских границ в армянском высокогорье. В 1071 г. сельджукский вождь Алп-Арслан разбил византийскую армию в битве при Манцикерте в Армении. Византийцы ретировались, а турки-кочевники перешли неохраняемую границу и стали осваивать византийскую Анатолию. В этих тяжелых условиях византийский император воззвал о помощи к христианам Запада.
Глава 8
Крестовые походы и джихад
Папа Григорий VII (понтификат 1073–1085 гг.) отнюдь не обрадовался, узнав, что орды тюркских скотоводов вторглись в византийские земли. В 1074 г. он разослал серию посланий, призывая христиан «освободить» анатолийских братьев. Он хотел даже лично возглавлять войско, которое избавит греческих христиан от тюркской угрозы, а священный город Иерусалим – от сарацинов{928}. Европейские источники того времени изобилуют упоминаниями о либертас (свобода) и либерации (освобождение). (Рыцари недавно «освободили» от мусульманских завоевателей Сицилию и начали Реконкисту на Пиренеях!{929}). В будущем западная имперская агрессия часто будет прикрываться риторикой свободы. Однако в средневековой Европе у понятия «либертас» были иные коннотации. Когда в западных провинциях рухнула римская власть, место римской сенаторской аристократии заняли епископы. Они заполнили политический вакуум, образовавшийся после ухода имперских чиновников{930}. Таким образом, римские клирики восприняли старый аристократический идеал свободы-либертас, почти не имеющий отношения к действительной свободе; он подразумевал привилегированное положение верхов, без которого общество скатилось бы в варварство{931}. Как преемник святого Петра, папа Григорий VII был убежден в своем праве владычествовать над христианским миром. И отчасти его крестовый поход был призван заново утвердить папскую либертас в восточной империи, которая не признавала примата римского епископа.
