Карен Армстронг - Поля крови. Религия и история насилия
Каролингская аристократия была убеждена, что успех их земных битв зависит от духовной брани монахов, пусть даже сражаются последние лишь «бдениями, гимнами, молитвами, псалмами, милостыней и ежедневными мессами»{948}.
Первоначально в западном христианском мире было всего три сословия: монашество, клир и миряне. Однако в каролингский период возникло два особых аристократических сословия: «сражающиеся» (беллаторес) и «молящиеся» (ораторес). Отныне священники и епископы, несшие служение в мире, – некогда отдельное сословие – мыслились как одно целое с монахами и все чаще жили по-монашески, мирно и целомудренно. Франкское и англо-саксонское общество отчасти сохранило древние арийские ценности. Поэтому воины в нем несли на себе печать скверны, которая лишала их права соприкасаться с сакральными предметами и служить мессу. Но военное насилие вскоре получило христианское благословение.
В IX и Х вв. скандинавские и мадьярские захватчики опустошили Европу и положили конец империи Каролингов. Но хотя в памяти потомков они остались злобными чудищами, вождь викингов мало отличался от Карла Мартелла и Пипина: это был «король на тропе войны» (вик), сражающийся за добычу, дань и славу{949}. В 962 г. германскому вождю Оттону удалось отогнать мадьяр и воссоздать Священную Римскую империю на большей части Германии. Однако во Франции королевская власть пришла в такой упадок, что короли уже не контролировали аристократов, которые не только погрязли в междоусобице, но и начали присваивать церковную собственность и терроризировать крестьянские селения, в случае неурожая убивая скот и поджигая дома{950}. Члены более мелкой аристократии, рыцари – это слово происходит в английском от «кнехты» («солдаты»), во французском от «кавалеры» («всадники») – не испытывали на сей счет мук совести: мол, как же еще жить? Десятилетиями французские рыцари воевали и в экономическом плане уже не могли обходиться без грабежей. Как объясняет французский историк Марк Блох, война не только приносила рыцарю славу и подвиги, но и служила главным источником дохода; для рыцарей менее состоятельных мир оборачивался потерей престижа и экономическим кризисом{951}. Без войны рыцарь не мог добыть денег на коня и оружие и вынужден был заниматься низкооплачиваемой работой. Как мы уже видели, захват собственности считался у аристократов единственным достойным способом обогащения, причем в Европе раннего Средневековья, по сути, не существовало грани между войной и грабежом{952}. Соответственно, в Х в. для многих обедневших рыцарей было вполне естественно грабить и устрашать крестьян.
Вспышка насилия совпала с развитием поместного земледелия и полноценной аграрной системы, которая опиралась на насильственное присвоение прибавочного продукта{953}. А со структурным насилием в конце Х в. появилось и новое сословие, призванное трудиться, – «безоружная чернь» (имбелле вульгус){954}. Было покончено с древним разделением между свободным крестьянином, имевшим право носить оружие, и рабом, не имевшим такого права. Обе группы стали мыслиться как единое целое: ее представителям запретили сражаться, а значит, лишили возможности защищаться от нападения рыцарей. В финансовом положении они еле сводили концы с концами. В западном обществе сложилась двухслойная система: «могущественные» (потентес) и «бедные» (пауперес). Чтобы держать в узде бедняков, аристократам требовалась помощь солдат. Поэтому рыцари становились вассалами, избавленными от рабства и налогообложения, а также членами знати.
Аристократические священники не только поддерживали эксплуататорскую систему, но и во многом создали ее, возмущая бедняков вопиющим нарушением евангельских заповедей нестяжательства. Тех, кто возражал громче всех, объявляли еретиками. Однако протесты, хотя и выражались в религиозной форме, не касались богословских вопросов и были направлены против системы социально-политической. Скажем, в начале XI в. Роберт Арбриссельский исходил босиком Бретань и Анжу во главе «бедняков Христовых» (Pauperes Christi), проповедуя возвращение к евангельским ценностям. У многих это вызывало сочувствие{955}. Целые толпы собирал на юге Франции Генрих Лозаннский, обличая алчность и нечестие клира. Танхельм Антверпенский проповедовал столь успешно, что люди переставали ходить на мессы и отказывались платить десятину. Правда, Роберт потом покорился Церкви, основал бенедиктинский монастырь, а в итоге попал в святцы. Но Генрих Лозаннский упорствовал в «ереси» 30 лет, а Танхельм учредил свою церковь.
Монахи бенедиктинского аббатства Клюни в Бургундии откликнулись на этот двойной кризис – насилие и социальный протест – реформой. Они попытались положить предел беззаконию рыцарей. Среди прочего они проповедовали паломничество к святым местам, желая, чтобы мирянам открылись ценности монашеской духовности (в их понимании – единственного подлинного христианства!). Подобно монаху, паломник покидал мир и направлялся к центрам святости; подобно монаху, перед походом он давал обет в местном храме и надевал особую одежду. Во время паломничества все участники должны были соблюдать целомудрие, а рыцарям запрещалось носить оружие, тем самым на долгое время сдерживали инстинктивную агрессию. Во время долгого, тяжелого, а часто и опасного пути миряне-паломники формировали сообщество, причем богачи, подобно беднякам, познавали слабость и унижения, а бедняки видели, что их бедность имеет сакральную ценность. И те и другие воспринимали неизбежные тяготы пути как форму аскезы.
В то же время реформаторы пытались придать битвам духовную ценность, превратить рыцарство в христианское призвание. Они полагали, что воин может служить Богу, защищая безоружных бедняков от хищничества мелкой аристократии и преследуя врагов Церкви. Благочестивый герой жития святого Геральда Орильякского, написанного около 930 г. аббатом Одо Клюнийским, был не королем, не монахом, не епископом, а обычным рыцарем, который стал воином Христовым и защищал бедняков. Во имя культа этой «священной войны» реформаторы ввели ритуалы благословения военных знамен и мечей, усилили почитание таких воителей, как святой Михаил, святой Георгий и святой Меркурий (который будто бы убил Юлиана Отступника){956}.
Епископы также устанавливали «мир Божий» (Pax Dei), ограничивая насилие рыцарей и защищая церковное имущество{957}. В центральной и южной Франции, где монархия была уже неэффективной, и общество скатывалось в пучину насилия и хаоса, они собирали церковников, рыцарей и феодалов в полях возле городов. На этих встречах рыцари должны были клясться под угрозой отлучения, что перестанут мучить бедняков.
Я не заберу ни быка, ни коровы, никакого вьючного животного. Я не буду захватывать ни крестьян, ни купцов. Я не буду отнимать у них деньги и вынуждать людей выкупать себя. И я не буду бить их, чтобы получить от них средства. Я не буду уводить с их пастбищ ни коня, ни кобылы, ни жеребенка. Я не буду разрушать и сжигать их дома{958}.
На этих мирных советах епископы учили, что всякий, убивающий христианина, «проливает кровь Христову»{959}. Они также ввели «перемирие Божие» (treuga Dei): в память о страданиях, смерти и воскресении Христа запрещалось сражаться с вечера среды до утра понедельника. Впрочем, хотя такой уклад способствовал миру, поддерживать его без насилия не получалось. Епископы могли обеспечить Pax Dei и Treuga Dei лишь с помощью «мирной милиции». Как объясняет хронист Рауль Глабер (ок. 985–1047 гг.), всякий нарушитель перемирия должен «заплатить за это жизнью или быть изгнан из страны и сообщества своих собратьев-христиан»{960}. Эти миротворческие силы воистину делали из рыцарского насилия «служение Богу» (militia Dei), равное священническому и монашескому призванию{961}. Концепция Божьего мира распространилась по всей Франции, и к концу XI в. многие рыцари перешли к более «религиозному» образу жизни, воспринимая свои военные обязанности как своего рода монашество в миру{962}.
Однако папа Григорий VII, один из ведущих реформаторов своей эпохи, считал, что рыцарство как священное призвание возможно лишь в том случае, если защищает свободу Церкви. Поэтому он задумал собрать из королей и аристократов собственную «милицию святого Петра» для борьбы с врагами Церкви. С этой-то «милицией» он и хотел осуществить крестовый поход. В своих посланиях он связывал идеалы братской любви (к осажденным восточным христианам) и освобождение Церкви с военной агрессией. Однако почти никто из мирян в «милицию» не пошел{963}. Да и с какой стати им было в нее идти, если речь шла об увеличении власти Церкви за счет беллаторес – мирянской воинской знати? Некогда папы благословляли хищническое насилие Каролингов, поскольку оно позволяло Церкви выжить. Однако из своей борьбы с Генрихом IV папа усвоил: у воинов исчезло желание защищать свободу Церкви. Политическая борьба за власть между папами и императорами во многом будет стоять за насилием крестовых походов; обеим сторонам хотелось политического превосходства в Европе, а это означало монополию на насилие.
