Сергей Кургинян - Смысл игры и другие выступления
[Кургинян]
— Сколько их, вот сколько их?
[Группа с Лубянки:]
— По моим оценкам около 30 человек.
[Кургинян]
— 30 человек?
[Группа с Лубянки:]
— Может быть чуть больше, может быть чуть меньше…
[Кургинян]
— Понятно, меньше ста, резко меньше ста.
[Группа с Лубянки:]
— Резко… Да там ста просто не было. Нет, там ребята другие стояли, сказали…
[Кургинян]
— Да, что?
[Группа с Лубянки:]
— Что 10 человек они считают увели в машины, 10 человек…
[Кургинян]
— Понятно…
[Группа с Лубянки:]
— Ну там было больше 10 человек…
[Кургинян]
— … и никаких, так сказать, попыток там, перейти к какому-то вооруженному действию не было?
[Группа с Лубянки:]
— Вы знаете, не было, и, причем, мы поначалу подумали, что они пытаются забраться… там вот рядом с помещением ЦИКа, там какое-то строящееся здание, внутри которого встраивается метрополитен, да вот, с той стороны. У нас было вот такое впечатление, что они вот туда собираются залезть.
[Кургинян]
— Понятно, спасибо. Спасибо!
Я что хочу сказать, что я буду все время заниматься этим текущим вопросом и политикой, переключаться. Я хочу объяснить одну вещь. Что если бы какая-то группа захватила сегодня административное здание, то, начиная с этого момента, мы бы могли говорить о переходе кризиса в новую фазу. Вот это всем понятно здесь сидящим? Понятно, да? Любой захват административного здания предполагает, что его придется освобождать. Любое освобождение административного здания — это эксцесс высшего ранга. Значит, если они только прорываются к зданию и готовы его захватить, это всё. Значит, естественно, существует стремление любым способом этого не допустить. Пока что, вот то, что вы мне рассказали — это нормально. Это не переводит процесс ни в какую аномаль. Посмотрим, что на Пушкинской. Спасибо.
Я продолжаю.
[Аплодисменты]
«Какой миф?» <Они:> «Ну, а вы же понимаете, политика — дело нечестное, если мы можем сказать, что думские выборы были очень сильно сфальсифицированы, то тогда у нас преимущество, а вы хотите лишить нас преимущества.» Я говорю: «Я хочу дать вам реальное преимущество в виде ЧЕСТНОСТИ. Потому что не удастся в следующий раз действовать нечестно. Во-первых, действовать нечестно вообще нехорошо». <Они:> «Ну, политика — дело … циничное» — я привожу прямые разговоры. <Я:> «Ну, вам не удастся этого сделать, вы поймите. Сейчас начнётся другой момент. Всё кончится плохо. Нужно быстро менять идеологию. Нужно отмежёвываться от оранжевых. Нужно легитимизировать Думу, нужно посылать настоящих наблюдателей на выборы и нужно строить единый антиоранжевый блок, вместо того, чтобы переходить в оранжевую сторону. Вы проиграете ВСЁ, вы проиграете партию, вы проиграете коммунистическое движение, вы проиграете страну, опомнитесь!» <Они:> «Ну, ладно, ладно». Это всё — ещё до главных митингов. При этом вы должны понять, что Коммунистическая Партия Российской Федерации в чистом виде собирает не более тысячи человек. Вот сейчас она собрала триста, да? Она не собирает людей. Она полностью зависит от митинговой стихии, собранной не ими. И когда собирают двадцать пять-тридцать тысяч человек, это точно знаешь, что это собирает большая машина. Не их машина. Это другая машина. Я не могу назвать всех, кто приходит на площадь оранжевыми. Но если штаб оранжевый, инфраструктура оранжевая, деньги оранжевые, оргядро оранжевое, вожди оранжевые — то это называется «оранжевая структура». А к ней, естественно, подтягиваются любые граждане, недовольные чем-то, неважно, какие они, понимаете? Итак, началась эта дискуссия, и она уже была дискуссией ни о чём. Дальше странности нарастали. Никто мне не может объяснить, зачем Зюганову нужно было давать длинное интервью Ксении Собчак, рассказывая ей о том, как он сажает цветы. Хуже или лучше, Путин писал свои концептуальные статьи — но он писал концептуальные статьи. Он должен был следить за концептуальными статьями Путина и отвечать на каждый концептуальный удар своим ударом, обостряя и разоблачая то, что делал Путин — это закон конституционной нормальной политической борьбы. Он вместо этого рассказывает о том…[аплодисменты в зале] как он сажает цветы! Что это?! А она над ним издевается, говорит: «А Вы, вообще-то, старичок, а давайте выкинем Ленина…» — там идёт такой тонкий ядовитый московский стёб. «И я здесь ещё вот по этому поводу что-то расскажу». Зачем это нужно?! Дальше наступает <сначала называет латинское звучание выражения «момент истины»> — момент истины. Я призвал тогда Суть Времени…. Что, [обращается к наблюдателям] откуда-то ещё? Да, давайте, ребята, Пушкинские… [Зал аплодисментами встречает наблюдателей]
[Наблюдатели]
Здравствуйте. Мы только что с Пушкинской, в целом — достаточно мирно. Примерно, по твиттеру судя — четырнадцать тысяч человек было, большинство разошлось, осталось где-то в районе тысячи. Удальцов залез в фонтан, призывает [зал хлопает] остаться, ну, серьёзно, а граждане в основном мирные, в основном. Была мной замечена группа малолетних нациков, в районе пятидесяти человек, с флагами, жгли файеры, побунтовали и пошли в сторону Кремля.
[Кургинян]
Пятьдесят нациков?
[Наблюдатели]
Имперские флаги. Ну, то есть, там даже никаких выкриков не было, никаких лозунгов, призывов — ничего. Просто, прошли сначала в одну сторону Маяковской, потом, видимо, перешли Тверскую — и — обратно прошли. Пошумели — и гулять.
[Кургинян]
А что с этой тысячью?
[Наблюдатели]
Тысяча — пока с ними общается полиция. Особых буйных действий с их стороны не видно. Вообще, с виду всё спокойно.
[Кургинян]
Они ставят палатки? Что они хотят?
[Наблюдатели]
Этого не видно. На словах они говорят, что хотят поставить палатки
[Кургинян]
Да на словах они говорят что угодно, но — холодно! Через два часа любое количество водки не спасёт — будет холодно. У вас там кто-нибудь остался, кто-то наблюдает ещё?
[Наблюдатели]
У нас ходит там один товарищ. Пишет, что ОМОН разъезжается.
[Кургинян]
А они?
[Наблюдатели]
Видимо, ОМОН же не уедет, не оставит их там, конечно же, на месте! Подготовка полиции очень убедительная.
[Кургинян]
Но палаток нет? Майдана нет?
[Наблюдатели]
Пишут: «Не видно»
[Кургинян]
Хорошо, ребята, спасибо большое
[Наблюдатели]
Ещё один момент. Хотелось бы отметить очень хорошую подготовку полиции — очень убедительная. Перекрыта часть Никитского до Арбата полностью, стоят грузовики. На Тверской в ряд стоят куча бульдозеров — в районе пятнадцати крытых машин, потом Страстной бульвар перекрыт тоже — в районе десяти больших автобусов с ОМОНом, плюс пазики с ОМОНом и мелкие машины.
[Кургинян]
Но, самое главное, что, как вы говорите, одиннадцать тысяч. Но одиннадцать тысяч — это невозможное количество для того, чтобы начать раскрутку. Спасибо, ребята! Итак, наступает Момент Истины, во время которого я предлагаю всем к двадцать третьему числу собрать крупный митинг, по-настоящему, Сути Времени. Но я понимаю, что я могу предложить сегодня Сути Времени всё, что угодно — любая политическая организация в России собирает максимум, четыре тысячи человек. Это вы должны понять. Четыре-пять тысяч. Единая Россия не собирает более четырёх-пяти тысяч. Всё остальное может собрать либо административная вертикаль, либо широчайшая коалиция групп — широчайшая. Это — главный принцип текущего момента. Без широчайшей коалиции не собирается критическая масса. Ко мне подходят мои друзья, которых я давно агитировал за создание антиоранжевого комитета, в основном — из бизнеса, говорят: «Мы готовы, если вы не будете никого отталкивать, от Дугина до каких-нибудь, там, провластных групп. Митинг будет целиком антиоранжевый, но там не будет ни одного представителя власти на трибуне, но он должен быть широкий. Согласны вы или нет?» Я понимаю, что Суть Времени соберёт, даже напрягаясь, ну, десять тысяч¸ но не сто пятьдесят, понимаете? Одна организация не может сделать больше. То, что Суть Времени собрала, в итоге, на ВДНХ — это честь ей и хвала. Это был замечательный митинг, и я предлагаю всем присутствующим заняться показом этого митинга во всех левых силах по всей стране, организуя, там, кинопросмотры или что-нибудь ещё, малые просмотры по телевизору в небольших залах, с комментариями. Это замечательное событие, но это не сто пятьдесят тысяч, вы понимаете, да? Значит, мы соглашаемся на широкий митинг, я опять обращаюсь к Зюганову, и главное, что от него ждут — это обещания прийти и открыть митинг. Происходит проверка — придёт ли он, разрешат ли ему, будет ли он первым, и так далее. Наконец, становится ясно, что Зюганов может открыть антиоранжевый митинг на Поклонной Горе. Он может прийти туда первым, он будет выступать первым, я предоставлю ему первому слово, и с этого момента этот митинг станет ЕГО. Он станет началом, стартом ЕГО решающей стадии президентской кампании. На это все готовы, Зюганов знает это и подтвердил это публично. Он может сделать этот шаг. Незадолго до начала митинга (не помню уж, сколько), да, мне сообщают, что Зюганов отказывается. Когда я вылупив глаза, спрашиваю: «Почему?!», мне говорят: «Он сказал, что у него болит горло». Я выступал на этом митинге, будучи вдрызг больным (в конце митинга болезнь прошла, от стресса). Мы оказываемся совершенно в другой ситуации. С этого момента, он сокрушительно начинает терять очки. Да? [Обращается к наблюдателям. Зал приветствует появившихся наблюдателей аплодисментами] Да, Егор.
