Борис Кагарлицкий - Политология революции

Парадокс в том, что именно продажность и беспринципность российских политиков сделала инвестиции Ходорковского заведомо неэффективными. При первой же возможности партнеры готовы были «кинуть» своего благодетеля точно так же, как ранее они готовы были в угоду ему корректировать свою политическую линию.

Проблема, таким образом, не в том, что современные левые в России и на Украине то и дело вынуждены прибегать к «внешнему финансированию», обращаясь за деньгами к людям и организациям, от которых при прочих равных условиях следовало бы держаться подальше. Проблема в том, существует ли политическая прозрачность, демократия и четкая идеология, которая безвариантно определяет, что может быть сделано, а что нет.

Понятно желание либеральных политиков создавать единый право-левый фронт. Чем менее популярны были их собственные принципы, тем сильнее была потребность использовать в своих целях активистов, отстаивающих совершенно иные, более популярные в обществе ценности. Эта идея с маниакальной неотвязностью преследовала всякого деятеля, пытавшегося формировать либеральную альтернативу Путину. Ее выдвигал Михаил Ходорковский, ее же повторял Михаил Касьянов, когда из отставного премьер-министра превратился в непримиримого критика власти. Во имя той же цели шахматный чемпион Гарри Каспаров принялся создавать Объединенный гражданский фронт. На этой же основе была создана коалиция «Другая Россия», объединившая национал-большевиков и певца свободного рынка Андрея Илларионова.

Поскольку марксистские группы на лозунг «единой оппозиции» реагировали плохо, либералам ничего не оставалось, как вести диалог с националистами, пусть и самыми дремучими.

В основе стратегии лежала обыкновенная сделка, построенная на очевидной беспринципности всех ее участников. Либералы обладали финансовыми ресурсами и влиянием на прессу, а национал-патриоты обещали вывести массовку. Путь единой оппозиции устраивал значительную часть функционеров КПРФ. Однако у них не всегда находились аргументы, чтобы объяснить подобную политику своим сторонникам. Этот же путь предлагал и лидер НБП Эдуард Лимонов, искренне, кажется, уверовавший в свою харизму и не скрывавший надежды стать единым кандидатом на президентских выборах 2008 года. Более серьезными были амбиции бывшего премьер-министра Михаила Касьянова, которые, по крайней мере, были подкреплены финансовыми ресурсами. Беда в том, что независимо от количества наличных денег, личного обаяния и «раскрученности» в прессе, никто не мог предложить обществу, желавшему перемен, но отнюдь не готовому возвращаться назад — ни в советские времена, ни к неурядицам 1990-х — ничего нового.

Лозунг «единой оппозиции» означал отказ от всякой внятной идеологии, и от какой бы то ни было ясной программы. Это было очевидно даже тем представителям левого лагеря, которые при определенных обстоятельствах готовы были бы сотрудничать с либералами. «Главное „конкурентное преимущество“ левых, сохранявшее их и дававшее им инструмент борьбы, — писал активист Союза коммунистической молодежи Илья Пономарев, — опора на четкое и понятное массам учение, — оказалось отвергнуто самими же лидерами оппозиции во имя заклинания: „Россия без Путина, а там разберемся“».[545] В свойственном ему стиле Пономарев, бывший менеджер нефтяной компании ЮКОС, превратившийся в радикального активиста, выразил суть проблемы. Общие слова о борьбе с «антинародным режимом» скрывали заведомую невозможность и нежелание лидеров официальной оппозиции организовать сопротивление трудящихся. В свою очередь, массы, предоставленные собственной апатии, жили по старой формуле «плетью обуха не перешибешь».

Однако на горизонте маячила и другая перспектива. Реальными болевыми точками общества были реформа образования и жилищно-коммунального хозяйства, трудовые отношения. В январе 2005 года, приняв Федеральный закон № 122 (о «монетизации» льгот) — иными словами, лишив значительную часть населения имевшегося у нее ранее права на бесплатный проезд в общественном транспорте, власти спровоцировали самый настоящий бунт.

Когда Федеральный закон № 122 вступил в силу, власти не ожидали, что сопротивление будет столь масштабным и охватит всю страну. В свою очередь, для самих участников протеста неожиданностью оказалась легкость, с которой была достигнута победа. Уже к началу февраля власти пошли на уступки, в значительной мере восстановив права «льготников», хотя сам закон формально отменен не был.

Отступление властей в феврале 2005 года отнюдь не означало отказа правительства от провозглашенной им повестки дня. Новая волна неолиберальных реформ готовилась давно. Строго говоря, уже в первой половине 1990-х годов либеральные идеологи подчеркивали, что реформы не доведены до конца, пока сохраняются субсидии на жилье, пока не приватизированы земля и другие природные ресурсы, пока образование и здравоохранение не переведены полностью на коммерческие рельсы. Однако сделать это в 1990-е годы не представлялось возможным. Причин тому было несколько.

Захваченной и поделенной между победителями «общенародной» собственности в начале 1990-х годов было вполне достаточно. Серьезный интерес представляли крупные предприятия, нефтяные месторождения, газовая промышленность. На этом фоне жилищное хозяйство, даже леса с водоемами не выглядели особенно привлекательными. С другой стороны, несмотря на собственную пропаганду, правящие круги прекрасно понимали, что ничего хорошего реформа для большинства населения не сулит. Приватизация, открытие рынков и либерализация цен в сочетании с распадом СССР (вызвавшим распад хозяйственных связей) привели к резкому снижению жизненного уровня. На таком фоне реформы в социальной сфере могли обернуться настоящей катастрофой. Дело, разумеется, не в человеколюбии власть имущих, которые в последний момент пожалели население, а в том, что даже лидеры 1990-х годов понимали: всему есть предел. Наложение социальных реформ на экономические грозило обернуться либо широкомасштабным бунтом, либо просто массовой гибелью населения. А это отнюдь не входило в планы правительства: для того, чтобы приватизированная экономика работала, люди были нужны — пусть бедными, но живыми.

Компромисс между «красными» директорами и финансовой олигархий, достигнутый в 1994 году, предполагал и определенные уступки народу. Наступление на социальные гарантии прекращается. Возникает своего рода равновесие, вполне отвечающее стратегии и идеологии «хозяйственников» — приватизированная экономика соединяется с сохранением остатков советских социальных гарантий, что обеспечивает выживание значительной части промышленных предприятий.

В новых условиях, когда государство резко обеднело, денег на поддержание социальной сферы, конечно, не хватало. Проблему пытались решить за счет регулярных невыплат и задержек зарплаты, а также за счет почти полного прекращения инвестиций в инфраструктуру и «социалку» (денег хватало только на ее механическое поддержание). Зарплаты становятся нищенскими, что ведет к резкому снижению качества образовательных и социальных услуг. Но даже эти жесткие методы не смогли предотвратить в 1998 году дефолт и крах рубля (любопытно, что спустя два года та же ситуация повторилась и в Аргентине, которую либералы предлагали России в качестве позитивного образца).

В результате дефолта экономический рост возобновляется, поддержанный резким ростом мировых цен на нефть. На страну хлынул поток нефтедолларов. Бюджет государства становится профицитным.

Казалось бы, у правительства, наконец, появились средства, чтобы не только поддерживать, но и поднимать социальную сферу. Однако на практике происходит прямо противоположное. Власть возвращается к планам приватизации и коммерциализации, отброшенным в 1993—94 годах.

Достигнутая при Путине политическая стабильность создала в Кремле иллюзию, будто угроз, с которыми пришлось считаться в 1993—94 годах, больше не существует. Неприятные воспоминания о бунтах 1993 и 1998 годов ушли в прошлое, власть пользовалась реальным или мнимым, но все же авторитетом. Почему бы не использовать момент?

В социальном плане ситуация тоже изменилась. Угрозы голода больше нет. Теперь, когда не только государство, но и граждане немного оправились от потрясений 1990-х годов, можно было возобновить процесс либерализации. Рост зарплат гарантировал, что люди смогут купить на рынке услуги, которые раньше должны были либо получить от государства, либо не получить вообще.

С другой стороны, лакомые куски нефтяной промышленности, газовые месторождения, металлургические комбинаты не только были уже поделены, но, как свидетельствовал конфликт вокруг ЮКОСа, начинали становиться объектом передела. Однако у приватизации появлялись новые перспективы. Недвижимость стала гораздо дороже, следовательно — ценнее. Реальную ценность начинала приобретать и сфера жилищно-коммунальных услуг. Объекты и структуры, подпадающие под приватизацию в ходе новой волны реформ, становились по-настоящему привлекательными.