Времени в обрез: ускорение жизни при цифровом капитализме - Джуди Вайсман
В конечном счете взаимоотношения между техническими изменениями и темпоральностью всегда носят диалектический характер: пространства с быстрым течением времени возникают одновременно с пространствами, отличающимися поразительной неторопливостью. Скорость и замедление всегда сосуществовали в современную эпоху, хотя связанные с ними смыслы и ценности претерпевали изменения.
Невзирая на это рекурсивное взаимодействие, в социальной и культурной теории преобладает акцент на всеобщем ускорении. Как указывалось в главе 1, эта новая темпоральность описывается как темпоральность немедленности, моментальности, одновременности, вневременности, хроноскопии или сетевого времени. Бен Эггер даже называет ее iTime, маниакальным, навязчивым, сильно сжатым временем, «наваливающимся тяжким грузом на человека, у которого всегда слишком много дел и слишком мало времени, чтобы их переделать»[307].
Для Джона Томлинсона эта культура тоже представляет собой новый исторический феномен, уникальный способ бытия[308]. «Немедленность» — сочетание быстрого капитализма и насыщения повседневности медийными технологиями — полностью изменяет природу потребительской культуры. Для нее характерны моментальность, приближенность и ожидания немедленности, связанные с «представлениями о мгновенной доставке и легко доступным изобилием». Соответственно, телосом потребления становится сама «доставка» вместо удовлетворения: «впереди всегда ожидает что-то новое и потому чрезмерные инвестиции в вещи данного момента не нужны — да и не производятся». Хотя Томлинсон уделяет много места традиционной критике ускоряющегося потребления, включая долги, расточительность и поддержание капиталистического статус-кво, на самом деле его беспокоит, что культура моментальности неспособна порождать «новые образы хорошей жизни».
Медленная жизнь в современную эпоху
Нельзя не отметить, что наряду с почтением, которым окружен гиперкинетический темп жизни, подпитываемый цифровыми технологиями, набирает популярность идея медленной жизни. Последние десятилетия увидели зарождение ряда соответствующих инициатив, включая движение «Медленное питание» (Slow Food), «Медленные города» (CittaSlow), Общество за замедление времени, Сеть простой жизни (Simple Living Network) и различные формы медитации и «осознанности». Более того, в крупных корпорациях заметное распространение получила «осознанность для бизнеса»[309]. Появился даже манифест за «Медленную науку», призывающий ученых не торопиться и находить время на то, чтобы думать, читать и делать ошибки[310]. Типичные практики, ассоциирующиеся с медленной жизнью, включают приготовление и совместное потребление пищи вместо покупки фастфуда, выращивание фруктов и овощей, отказ от автомобильных поездок в пользу велосипеда и пешей ходьбы. Эти инициативы целенаправленно продвигают медлительность или замедление в порядке борьбы с ортодоксальной культурой скорости.
Ясно, что обращение к неторопливости как к способу повысить качество жизни следует понимать как реакцию на ускоряющееся общество. Как мы видели в главе 2, опыт медлительности приобретает позитивную ценность как ответ на высокую скорость новых машин начиная с середины XIX в. Например, шок, вызванный скоростью железнодорожных перевозок, спровоцировал всплеск интереса к прежним способам передвижения, благодаря чему пешая ходьба стала восприниматься как способ времяпрепровождения, доставляющий повышенное сенсорное удовольствие. Неторопливость получила признание в качестве желательного или полезного свойства в тех случаях, когда она была одной из альтернатив, а не единственным вариантом и когда скорость могла ассоциироваться с такими негативными характеристиками, как отчуждение, стресс или огрубление. Именно в этом контексте неторопливость получила возможность стать основой, из которой исходила критика современности: «по сути скорость породила неторопливость»[311].
На движении «Медленное питание» имеет смысл вкратце остановиться по причине взаимоотношений между ним и временем. Суть этого движения, основанного итальянским кулинарным обозревателем Карло Петрини в ответ на перспективу открытия ресторана McDonald’s в самом центре Рима, заключается в противопоставлении «медленного» и «быстрого» питания в попытке обозначить время и практики, отличающиеся от темпа работы с ее нагрузками. Оно отвергает глобализованные технологии, а также однородность и корпоративную алчность, ассоциирующиеся с производством фастфуда, в противовес этому подчеркивая ценности, связанные с получением удовольствия, хорошим вкусом, аутентичностью, вовлеченностью и присутствием, спокойствием и общественной жизнью. Модели жизнерадостности, основанные на медленном приеме пищи, поднимаются на щит как символы поиска времени на то, чтобы заниматься вещами, важными в жизни. Движение «Медленное питание» исходит из идеи о том, что неотъемлемым аспектом освященных временем практик приготовления пищи, отдыха и гостеприимства является умение жить осмысленно.
Большая пестрота этого движения затрудняет выделение в его рамках какой-либо политики неторопливости. В целом левацкие корни многих участников движения смягчают консервативную ностальгию по утраченному органическому сообществу. Тем не менее противопоставление неторопливости как удовольствия и скорости как пребывания в рабстве пронизывает всю их философию, выраженную в манифесте: «Наше столетие, начавшееся и развивавшееся под знаком индустриальной цивилизации, сперва изобрело машину, а затем сделало ее своим образцом в жизни. Мы порабощены скоростью и пали жертвой одного и того же коварного вируса — Быстрой жизни»[312]. Однако показательно, что взамен быстрой жизни «Медленное питание» предлагает не только удовольствия застолья — хороший вкус, приправы, регионализм, привязку к местности, — но и международный обмен. Неторопливость понимается и как индивидуальная, частная субъективность «самоартистизма», и как социальная и политическая стратегия, направленная на улучшение общества.
Недостатки движения «Медленное питание» хорошо известны[313]. Вот лишь некоторые из них: конфликт между неторопливостью как вотчиной представителей элиты (преимущественно западной) и необходимостью равного распределения удовольствий, связанных с неторопливостью; необходимость в международном движении, которое само по себе противостоит глобализации; опора на давний дискурс, противопоставляющий пасторальную жизнь напряженному городскому существованию; вопрос о том, не связано ли удовольствие от неторопливости с традиционным разделением домашнего труда. Вообще социальное движение, корни которого восходят к политике потребления, не в состоянии вести полноценную борьбу с неравенством в темпоральном суверенитете, причинами которого являются деньги, статус и власть.
Тем не менее при всех недостатках подобных движений они открывают политическое пространство для того, чтобы ставить под сомнение нашу одержимость скоростью как вещью, обладающей ценностью самой по себе. Отвергая господствующий темпоральный режим, коллективная культура замедления будет способствовать альтернативному потреблению времени не только в том смысле, что у людей появится больше времени, но и в том, что это будет более осмысленное, осознанное и
