Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов
«заранее принято коллективное соглашение или же существует „привычное знакомство“ с характером связи между знаком и объектом. Это приписанное основание, связывающее знак и объект, обеспечивается общей привычкой, правилом или диспозицией, заключенными в интерпретанте»[611].
Такого рода экспликация взглядов Пирса на природу символов очень наглядно показывает, что его семиотика страдает одним существенным недостатком, без устранения которого нечего и думать о построении непротиворечивой теории знаковых процессов. Речь идет о следующем. Безусловной, все еще недостаточно оцененной научной заслугой Пирса является построение им многоступенчатой классификации форм семиозиса, которая в неявной форме включает генетический момент. Однако этот момент не может быть полностью выявлен при том абстрактно-логическом подходе, который Пирс (и многие его последователи) считает единственно верным. Воспользуемся примером Парментьера, чтобы эксплицировать наше утверждение. Допустим, при игре в гольф некто срывает пучок травы, поднимает его в воздух и раскрывает руку, наблюдая в каком направлении ветер относит траву. Движение травы в таком случае выступает как естественный знак-индекс направления ветра. Но ветер продолжает путь, подчеркивает Парментьер, и в мое отсутствие, и случись там быть траве, ветер отнесет ее в ту или иную сторону. Так же и след на земле будет продолжать существовать и в отсутствие интерпретатора. Совершенно очевидно, что и в случае индекса, и в случае иконического знака, и в случае символа обязательно должен существовать интерпретатор, которому известны правила соотнесения «материала знака» (sign vehicle; термин Пирса), объекта и умственного образа. В зависимости от ряда обстоятельств возможно более «глубокое» или «поверхностное» прочтение знака. Моменты индексальности, иконичности и символичности, на наш взгляд, не являются жестко заданными в каждом типе знака. В самом общем виде это понимал и Пирс, но его высказывания по данному вопросу противоречивы – именно потому, что он стремился избежать всякого «психологизма» в трактовке семиотических явлений, т.е. пытался элиминировать понятие субъекта либо свести это понятие к абстрактно-логическим характеристикам. Кроме того, правильный ответ на поставленный Пирсом вопрос о природе языковых символов предполагает достаточно глубокое понимание онтологии этого класса явлений.
Поясним наше утверждение о нежесткости и релятивности соотношения индексальности, иконичности и символичности рядом примеров и соображений. Всякий индекс выступает для интерпретирующей его психики в качестве определенного типа знака только в силу того, что ей «известны» правила его расшифровки. Соответственно для сознания человека и психики собаки след, оставленный каким-либо животным или человеком, будет нести различную информацию. В частности, собака будет ориентироваться скорее на запах, чем на зрительный образ. Человек же, т.к. он неспособен воспринять интенсивность запаха и определить, как давно оставлен след, будет внимательно присматриваться к его конфигурации, оценивать его глубину, направление и т.п. В этом случае из индекса след превращается в иконический знак. Он может даже приобретать самостоятельную ценность, в том числе эстетическую, а может служить матрицей, опираясь на которую можно восстановить облик животного или человека. Для сознания человека, владеющего правилами интерпретации такого рода знаков (при этом сами правила не обязательно полностью осознаются), они обладают всеми основными семиотическими параметрами: семантикой, прагматикой и синтактикой, хотя в определенных условиях часть этих параметров может быть редуцирована. Другой пример. На борту самолета изображен герб страны, которой он принадлежит. Сам по себе герб – это иконический знак. Но его правильная интерпретация предполагает знание значения основных геральдических элементов и правил их соединения, т.е. семантику и синтактику геральдических знаков. Обычно они известны немногим. Остальные воспринимают герб как иконический знак либо, чаще всего, как индекс. В ситуации, когда время восприятия такого знака резко ограничено, например при посадке самолета, мы успеваем уловить только некоторые его черты («картинки»), они в таком случае выступают в составе структуры «часть / целое» как по отношению к целостному иконическому знаку, так и по отношению к ситуации оценки национальной принадлежности самолета. Еще один пример. Когда подчеркивают, что языковый знак является «подлинным знаком», значение которого зависит прежде всего от правил интерпретации, то забывают, что и сами эти правила, в свою очередь, зависят от внеязыковой ситуации. С другой же стороны, глубина интерпретации словесного знака зависит от множества лингвистических и нелингвистических факторов. Часть бегунов, выходящих на старт, может не знать языка, на котором подаются команды «На старт!», «Внимание!», но они хорошо знают, каков бывает смысл первой и второй команд в этой ситуации. Если с ними разучить все эти команды, скажем, на английском, то это, несомненно, улучшит психологические характеристики различения и узнавания сигналов, но не приведет к тому, что субъект, усвоив значение команды «On your marks!» («На старт!»), окажется в состоянии понимать все случаи употребления слова «mark». Даже если английский язык родной для бегуна, вряд ли в его сознании в рассматриваемый момент актуализируется значительная часть многообразных значений этого слова. И это естественно. В описываемой ситуации словесный знак представляет собой опять же элемент структуры «часть / целое». Правда, чисто логически он может рассматриваться в рамках отношения «означающее / означаемое», но психологически он как бы «деградирует» до уровня индекса (часть), сигнализирующего о некоторой ситуации и действии в ней (целое). Здесь семантика сливается с прагматикой, и поэтому последний сигнал в триаде «На старт – Внимание – Марш!» оказалось возможным заменить выстрелом. И, наконец, пример, который позволяет лучше понять природу символа в его соотношении с иконическими элементами. В поэтической речи мы часто встречаемся с такими случаями, когда адекватное понимание словесных знаков предполагает их правильное соотнесение с умственными образами (icons, по Пирсу). Допустим, мы читаем такие строки В. Набокова:
«Проснусь, и в темноте со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
