Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов
«любое мышление предполагает знаки» (5, 534),
то здесь нельзя усмотреть ничего идеалистического. Но в положении о том, что
«всякая мысль есть знак» (1, 538),
идеалистичность его позиции налицо. Нельзя не согласиться с Ю.К. Мельвилем, который как на один из источников такого заблуждения указывал на то обстоятельство, что Пирс видел в математическом рассуждении эталон правильного мышления. А ведь именно в математическом доказательстве
«мысль до того сливается со знаком, что разделить их становится совсем нелегко»[603].
Вместе с тем мы полагаем, что важную роль здесь сыграло недифференцированное понимание Пирсом «мышления», «мысли», «сознания», «разума»[604] (в лучших традициях XIX века). Что есть «мысль»? Процесс, результат, так или иначе оформленные в грамматических формах? Либо общая родовая способность человека? Не говоря уже о «практическом», «действенном» мышлении. Нам представляется, что в контексте философии Пирса этот вопрос решается так: «мысль», «мышление» – это прежде всего общая познавательная способность человека, его родовая характеристика (общее), реализуемая в актах мышления с помощью знаков (отдельное).
Познание Пирс понимает как процесс. Однако, если познание процессуально и возможно только в знаках или протекает с помощью знаков, то логично принять, что знак – это процесс либо он может быть адекватно понят только в его процессуальных характеристиках.
Эта сторона пирсовской семиотики еще совершенно недостаточно оценена. Обычно обращают внимание на его суждения о том, что мысль должна интерпретироваться в другой мысли, а та, в свою очередь, получать интерпретацию в другой, «так как это составляет сущность знака» (5, 253). Мы думаем, что в данном случае вполне разумно указать на противоречие в рассуждениях Пирса. Когда он пишет, что нечто
«не есть знак, пока оно не используется в качестве такового, то есть пока оно не интерпретируется мышлением и не адресуется некоему сознанию»,
то с этим необходимо согласиться: «быть знаком» не есть качество изначально присущее вещам или явлениям; знаками они действительно становятся тогда, когда используются и понимаются существом с определенной психической организацией в качестве знаков. Однако
«это качество знаков, а именно то, что они должны быть интерпретированы с помощью других знаков»,
не вытекает из положения «мысль есть знак» (7, 357). Но если принять, что обычно мысли (результаты мышления) транслируются в социуме будучи облечены в знаковую форму, с которой они никогда полностью не совпадают, то становится ясно, что понимание знаков предполагает момент процессуальности, приближения к содержанию, фиксированному с помощью знака. Сколько пустой полемики можно было бы избежать в семиотических работах, если бы последовательно придерживаться идеи процессуальности понимания и истолкования знака.
Вместе с тем следует признать, что идея процессуальности недостаточно последовательно проводится и самим Пирсом. В ряде случаев это связано с тем, что, определяя понятие знака, Пирс вынужден так или иначе выделять составляющие знаковой ситуации (семиозиса), тем самым абстрагируясь от момента процессуальности.
Итак, знак. Пирсовское определение, ставшее классическим, гласит:
«Знак или репрезентамен есть нечто, что стоит для кого-то другого вместо чего-то иного в некотором отношении или качестве. Он обращен к кому-то, то есть порождает в сознании этого лица эквивалентный знак или более развитый знак. Знак, который он порождает, я называю интерпретантом первого знака. Знак стоит вместо чего-то иного, вместо объекта. Но он стоит вместо объекта не в любом отношении, а в отношении к некоторой идее» (2, 228).
Здесь обращает на себя внимание то обстоятельство, что знак стоит вместо чего-то иного, которое берется в некотором специфическом качестве. Затем остановимся на понятии репрезентамена. Для Пирса знак замещает в конечном итоге некий внешний объект (в его терминах – «динамический объект»). Однако этот последний познается только в процессе порождения знака через актуализацию так называемого «непосредственного объекта», т.е. в конечном счете образа динамического объекта, с одной стороны, детерминирующего свойства объекта, которые входят в значение, а с другой – репрезентирующего их. Таким образом, репрезентамен – это не сам знак, не его «тело», а тот фрагмент знания об объекте, который уже стал объектом анализа (1, 540) и представляет этот объект в сознании интерпретатора. В сознании человека, использующего знак, возникает новый знак, который Пирс называет интерпретантой. Она же, в свою очередь, представляет собой также и репрезентацию. Таким образом, процесс истолкования и понимания знаков предстает как бесконечный регресс – интерпретация теоретически возможна ad infinitum. У Пирса такое положение возникает, вне всякого сомнения, под влиянием его прагматистской установки в теории познания. Чтобы преодолеть противоречие между бесконечностью интерпретации и конечностью индивидуального сознания, в котором всегда есть предел интерпретации и понимания, показателем чего является субъективное чувство понятности, Пирс, как верно отмечает Ю.К. Мельвиль, заменяет индивидуальное сознание беспредельным сообществом ученых, способных к бесконечному продолжению процесса интерпретации[605]. Вместе с тем современные дискуссии о чувственно-образных компонентах процесса осознания и понимания действительности очень остро поставили вопрос о конечности и бесконечности интерпретации знаков. Если считать, как это принято в современной психологии и психолингвистике, что каждый внешний знак, особенно знак словесный, имеет эквивалент в виде «глубинных структур», т.е. чувственно-образных конструкций различной степени абстрактности, которые интерпретируются, возможно, в еще более абстрактных ментальных структурах, то вполне закономерен вопрос, поставленный, например, Дж. Фодором: есть ли предел этому взаимному отображению одних структур в другие. Фодор полагает, что базовые ментальные элементы, которые служат интерпретантами всех иных знаков, имеют врожденный характер. При этом он вполне сознательно отказывается разрабатывать понятийный аппарат для анализа этих «последних» элементов опыта или «языка мысли», считая, что они неопределимы именно в силу их врожденности – невозможно описывать то, что лежит в основе нашего сознания, мышления и языка, с помощью таких средств, которые возникли на базе элементарных структур[606]. Не вдаваясь здесь в проблематику «языка мысли», отметим, что сама идея бесконечной интерпретации, несомненно, содержит в себе рациональное зерно: сознание человека способно «поворачивать» воспринимаемый предмет и знак (а в каждом предмете наличествует момент знаковости) различными сторонами, «вычерпывать» из него все новые и новые содержания, расширять видение стоящих за знаком содержаний, включать их в новые связи и отношения. Результатом такой интерпретации может стать и новый знак, и текст, состоящий из знаков, и чувственный образ.
Проблема интерпретации знака или, в ином ракурсе, работы сознания при понимании знака возникает в связи с пирсовской классификацией знаков. Как известно, Пирс использовал три взаимосвязанных между собой классификации, каждая из которых включает по три члена. В основании этих классификаций лежит то обстоятельство, что составляющие семиозиса (знак, его отношение к
