Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов

Таким образом, здесь у Бахтина речь идет о диалогизме как принципе человеческого бытия и сознания. Конкретизируя этот принцип, Бахтин многократно обращается к другому уровню диалогизма, а именно к диалогической природе понимания. Понимание, по Бахтину, всегда имеет диалогический, «ответный» и активный характер. Он неоднократно отмечает в своих работах, что

«философия слова и лингвистика знают лишь пассивное понимание слова, притом по преимуществу в плане общего языка, то есть понимание нейтрального значения высказывания, а не его актуального смысла»[460].

Говоря о «философии слова и лингвистике», Бахтин практически нигде не называет конкретных имен, тем не менее из контекста его работ, особенно если учитывать текст «Марксизма и философии языка», видно, что речь идет главным образом о структуралистской и неопозитивистской традиции, в которой основное внимание уделяется системным связям в языке, а реальная речемыслительная деятельность, по сути дела, не рассматривается. Здесь можно заметить, что и в более поздних вариантах этой парадигмы, например в теории речевых актов Дж. Серля и его многочисленных последователей, где казалось бы на первый план выходят реальные речевые произведения, отражающие работу сознания, они трактуются все же прежде всего как абстрактные модели, как единицы «словаря высказываний», т.е. в конечном счете в абстрагировании от реального общения сознаний.

В трактовке же Бахтина всякое

«конкретное понимание активно: оно приобщает понимаемое к своему предметно-экспрессивному кругозору и неразрывно связано с ответом... В известном смысле примат принадлежит именно ответу, как началу активному: он создает почву для понимания, активную и заинтересованную изготовку для него. Понимание созревает лишь в ответе. Понимание и ответ диалектически слиты и взаимообусловливают друг друга, одно без другого невозможно»[461].

Большое значение в своей концепции понимания и осознания мира и отражающих его высказываний Бахтин придает различению абстрактного значения слов и предложений и личностного смысла. Значение порождается отношениями в структуре языка. Ни слово, ни предложение как единицы языка не могут быть подлинными средствами общения и понимания. Сами по себе они, считает Бахтин, и тут мы полностью с ним согласны, абстрактно нейтральны, лишены экспрессивной стороны и, следовательно, не могут быть включены в диалогические отношения. В этом плане «слова» и «предложения» не средства общения и выражения сознания, а результаты абстрагирующей работы лингвиста. В реальной же работе сознания, порождающей и общение, и понимание, любое высказывание приобретает тот личностный смысл, который, с одной стороны, обеспечивает его целостность и завершенность, а с другой – включает его в диалогические отношения. Когда Бахтин говорит об активном характере ответа, о том, что

«диалогические отношения предполагают общность предмета интенции (направленности)»[462],

то речь как раз идет в первую очередь об определенной общности личностных смыслов и уже во вторую – об общности владения экспрессивными средствами языка.

Здесь необходимо сделать некоторые уточнения относительно семиотической терминологии Бахтина. Начиная с «Марксизма и философии языка», он говорит о «слове», имея в виду, собственно, не только и не столько те содержания и объем, которые это понятие имеет в лингвистике. Например, он пишет, что

«слово сопровождает и комментирует всякий идеологический акт. Процессы понимания какого-то ни было идеологического явления (картины, музыки, обряда, поступка) не осуществляются без участия внутренней речи. Все проявления идеологического творчества, все иные не словесные знаки обтекаются речевой стихией, погружены в нее и не поддаются полному обособлению и отрыву от нее»[463].

Здесь слово синонимично «речи». Или же:

«...Ведь сознание могло развиться, только обладая гибким и телесновыраженным материалом. Таким и явилось слово. Слово может служить знаком, так сказать, внутреннего употребления: оно может осуществляться как знак, не будучи до конца выраженным во вне. Поэтому проблема индивидуального сознания, как внутреннего слова (вообще внутреннего знака), является одной из важнейших проблем философии»[464].

В данном случае «слово» должно пониматься прежде всего как «речь» – внешняя и внутренняя.

Однако в других случаях дело обстоит не так просто. Когда Бахтин говорит, что

«слово рождается в диалоге, как его живая реплика, формируется в диалогическом взаимодействии с чужим словом в предмете»

и что

«живое разговорное слово непосредственно и грубо установлено на будущее слово-ответ: оно провоцирует ответ, предвосхищает его и строится в направлении к нему»[465],

то достаточно очевидно: здесь имеется в виду не отдельное слово, даже не изолированное высказывание, а дискурс, понимаемый как общение сознаний с помощью значений и смыслов. Когда Бахтин говорит о «встрече с чужим словом в самом предмете», противопоставляя этот вид общения тем случаям, когда «ареною встречи» является «субъективный кругозор слушателя»[466], это, видимо, и следует понимать как различение предметного, лингвистического значения слова и высказывания и их субъективного смысла.

Поскольку философия языка развивается Бахтиным в конечном счете как философия сознания, то и сам язык предстает у него не в форме абстрактных единиц – слов и предложений, а в виде «реальных единиц речевого общения – высказываний». Речь, отмечает он,

«всегда отлита в форму высказывания, принадлежащего определенному речевому субъекту, и вне этой формы существовать не может»[467].

Высказывание понимается Бахтиным прежде всего в контексте диалогизма осознания и понимания мира, и прежде всего мира интерсубъективных отношений. Высказывание, по Бахтину, характеризуется тремя основными моментами:

1) предметно-смысловой исчерпанностью,

2) речевым замыслом говорящего,

3) типическими композиционно-жанровыми формами завершения[468].

Для нас наиболее важна мысль Бахтина о том, что формирование речевого сознания – это прежде всего приобретение способности оформлять мыслительную интенцию в законченных, целостно-смысловых речевых произведениях, всегда соотнесенных с сознанием наших партнеров по коммуникации. Предложение как единица языка не может обладать такими характеристиками. Да оно и существует только в грамматиках и языковедческих трудах. Реальная «встреча двух сознаний» происходит «в процессе понимания и изучения высказывания»[469]. Предложение, как совершенно верно отмечает Бахтин, «не имеет автора», тогда как высказывания и отношения между ними «персоналистичны»[470].

Кроме того, считает Бахтин, все наши высказывания

«обладают определенными и относительно устойчивыми типическими формами построения целого».

Их он называет речевыми жанрами. В этой связи Бахтин проницательно отмечает диалектику осознаваемого и неосознанного в работе речевого сознания.

«Практически, – пишет он, – мы уверенно и умело пользуемся