Некрофилия: психолого-криминологические и танатологические проблемы - Юрий Миранович Антонян
В-четвертых, вопреки мнению Г. Маркузе, современный человек совсем не в такой мере лишен возможности уединения, что не способен сопротивляться манипулированию. Жизнь представляет обильный материал, позволяющий говорить об интенсивном противодействии внешнему управлению и активной позиции личности. Если иметь в виду сопротивление государственным и общественным институтам, то возможности для этого человеку дает, как ни парадоксально, в том числе идея бога и вера в него.
Культ страдания в христианстве берет начало, как известно, в страданиях и смерти Иисуса. Это начало — один из отправных пунктов данной религии, во многом определяющий ее этику и эстетику, духовные и мирские искания, ее значимость в религиозной и светской жизни, жизненные позиции личности и ее отношения с окружающим миром. Знаковая принадлежность Христу — страдание, которое становится стигматизацией христианина. Утвердившись в первых веках христианства, названный культ стал неотъемлемой частью западной цивилизации и в таком качестве постоянно воспроизводится. Православие не составляет здесь никакого исключения, напротив, очень усиливает его.
О страданиях Иисуса говорится почти во всех книгах Нового Завета, но глубинный смысл культа страдания заключается не в том, чтобы знать о его страданиях, а в сострадании как проявлении смерти с ним. Именно так, и совершенно обоснованно, обозначил проблему А. Швейцер, отмечая особый вклад в этот культ ап. Павла. Кстати, ап. Павел много и часто страдал: иудеи пятикратно бичевали его, трижды он претерпевал палочные удары, много раз его заключали в тюрьму; трижды попадал в кораблекрушения, причем один раз провел в море день и ночь, страдал от голода, жажды и наготы, подвергался опасностям в пустыне и при встречах с разбойниками.
А. Швейцер полагает, что на основании своей мистики ап. Павел должен утверждать смерть и воскресение даже тогда, когда и то и другое не очевидно, но можно сослаться на их признаки. Смерть, которую верующий переживает с Христом проявляется как страдание, исключающее его жизнь. Состояние воскресения обнаруживает себя в наличии духа как сверхприродного жизненного принципа. Умаление природной жизни и проявление в ней сверхприродной (то есть сверхъестественной. — Ю. А.) выступают как исходные пункты процесса вытеснения природного статуса бытия сверхприродным. Исходя из этого, ап. Павел расценивает всякое страдание как смерть и таким образом его и обозначает. Этим объясняется то. что идея страдания с Христом либо переходит у него в идею соумирания с ним, либо (чаще всего) просто вытесняется последней. Вплоть до отправления двенадцати апостолов на проповедь Иисус учит, что должно страдать с ним и быть верным до смерти для того, чтобы быть признанным Сыном Человеческим как сопричастным мессианского царства[35].
Очень важным для понимания роли страдания в христианстве представляется рассуждение Швейцера об искупительной смерти Иисуса. После Отцов апостольского века «вся последующая догматика не в состоянии дать логичный и удовлетворительный ответ на вопрос, каким образом могло переходить на других то, что завоевал в своем страдании Иисус. Она не в силах достаточным образом обосновать единение, требующееся для такого перенесения, так как для этого в ее распоряжении имеются лишь понятия веры и понятие Церкви, утратившие первоначальную жизненность своего содержания. Однако раннему христианству знакома и живая, зримо возникающая связь страданий Христа и верующих. То, что он обрел в страданиях, переходит на тех. кто Его страдания разделяет. В этом представлении о разделении страданий христовых, которое было заложено в идее предмессианских гонений и предсуществующей Церкви и сохранило свою живость благодаря действительно имевшим место преследованиям, коренится вся непосредственность первохристианской веры в отпущение грехов»[36].
Не вызывает сомнений наличие традиций страдания в христианстве. Однако остается нерешенной очень важная проблема: почему именно страдание так значимо в христианстве? К изложенным выше соображениям можно добавить следующие:
• страдание, особенно связанное со смертью, ведущее к ней, всегда очень сильная, даже сильнейшая, эмоция, оказывающая проникающее воздействие на психику как страдающего, так и сопричастных ему;
• страдание в таком качестве объединяет людей как общая участь и общая судьба, как нечто определяющее мировосприятие:
• страдание очищает от греха, а соответствующее стремление относится к числу исконных для верующего сознания;
• страдание ассоциируется со смертью, даже сливается с ней, а проблема смерти относится к числу центральных практически во всех религиях. Поскольку последние обещают загробную жизнь, то страдание приобретает особое значение, как некая гарантия на нее. Думается, что этот фактор является наиболее существенным.
На поставленный А. Швейцером вопрос: каким образом могло переходить на других то, что завоевал в своем страдании Иисус? — ответ может быть дан только на психологическом уровне. Никакого иного способа передачи не существует. Другое дело, что страдание и смерть Иисуса не могут искупить грехи людей (если согласиться с религиозной позицией об их наличии) в принципе. Это не более чем сакральная догма, чрезвычайно устойчивая и не подвергаемая сомнению ни церковью, ни богословием. Мнение о психологических механизмах закрепления и передачи всем последующим поколениям верующих уже было изложено выше. Возможно, первые христиане острее сопереживали Христу, скорее всего, по причинам пространственной и временной близости. Стоит подчеркнуть, что с помощью социально-психологических механизмов передается лишь представление о том, что Иисус своими страданиями искупил так называемые грехи людей, а вовсе не нечто, что якобы является их искуплением. Это искупление, обретя в религиозном сознании статус непререкаемой нормы, обрело автономное существование, оказывая подчас исключительное влияние на другие сакральные атрибуты.
Уместно поставить вопросы: почему вообще возникла потребность в том, чтобы некто, а не сам человек (человечество) искупил грехи и что такое само искупление?
Постоянный поиск и определение кого-то сверхъестественного, трансцендентного, могущественного и в то же время милосердного, кто поможет в решении самых главных проблем жизни и смерти, а точнее, сделает это сам, — исконная и, по-видимому, неистребимая тенденция человека, доказывающая, что себе он в столь важных делах совсем не доверяет. На это у него, конечно, есть веские основания, смутно предугадываемые или чаще лежащие вне сознания. Личность сначала как бы делегирует божеству соответствующие права и возможности, причем последние — чрезвычайно широкие, лежащие за пределами человеческих, а затем, таким сложнейшим путем, его руками совершается то, что представляется совсем непосильным ее анемичному разуму. Грех в религиозном понимании есть не что иное, как способ объяснения несчастий, поэтому нетрудно убедить себя
