Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова

Яр

Вакх в час игры. Даже не пар

Лунный – пары

Винные. Чад!

(III: 641);

Камень – на́выки таковы:

Камень требует головы!

– Месть утеса. – С лесов – месть леса!

(П.: 284);

Так писем не ждут,

Так ждут – письмá.

Тряпичный лоскут,

Вокруг тесьма

Из клея. Внутри – словцо.

И счастье. И это – всё

(II: 217).

Слова пар и пары в русском языке не образуют числовой коррелятивной пары, так как имеют семантические различия. Кроме того, различия между этими словами определяются включением каждого из них во фразеологические обороты с разным стилистическим значением – поэтизм пар лунный и прозаизм пары винные. В контексте Цветаевой эти слова семантически сближены благодаря их соположению и акцентному выделению в позиции поэтического переноса (enjambement). Перенос расчленил фразеологические обороты и противопоставил формы единственного и множественного числа. Однако, поскольку семантические различия все же сохранились и оказались функционально важными в этом контексте, получилось как бы перераспределение функций между корнями в их фразеологически обусловленных значениях и флексиями. В общенародном языке флексии единственного и множественного числа этих слов являются не только формообразующими, но и словообразующими, так как грамматическими различиями в данном случае определяются различия семантические. У Цветаевой усилена формообразующая роль флексий, и это усиление ведет за собой перенесение именно на флексии тех семантических различий, которые были фразеологически обусловлены.

Во втором примере (С лесов – месть леса!) множественное число, семантически не соотносимое с единственным в общенародном языке, становится соотносимым у Цветаевой. Противопоставление единственного числа множественному в этом контексте приравнивается противопоставлению естественного искусственному, живого мертвому. Единственное число здесь, подобно корню, является хранителем исконной семантики.

В третьем примере (писем – письмá) семантизация формальных различий в числе еще более очевидна, так как эти формы представляют собой коррелятивную пару в языке. Форма множественного числа противопоставлена форме единственного как неспособная выразить нечто желанное – способной к такому значению.

В некоторых случаях корневые повторы выполняют чисто стилистическую функцию эмоциональных усилителей. Такой эффект наблюдается, например, при употреблении аппозитивных сочетаний, преимущественно парных, при варьировании суффиксов, при повторении части слова – отзвуке:

Знать, не даром я все ночи,

Притаясь, наряд венчальный

Тебе шила-расшивала

(П.: 24);

Разрывай-рывай глаза!

Спать нельзя! нельзя! нельзя!

Собирай-бирай мозги!

Тьма – ни зги! ни зги! ни зги!

(П.: 266).

Во всех этих примерах эмоциональный эффект связан с народно-поэтической традицией, а также имитацией либо разговорно-просторечной конструкции, либо отзвуков, характерных для детской речи (Янко-Триницкая 1968). В первом контексте из поэмы «Царь-Девица» приведены слова няньки, второй изображает сцену увода детей музыкантом в сатирической сказке «Крысолов».

Все рассмотренные примеры показывают, что корневой повтор – один из важнейших поэтических приемов в идиостиле Цветаевой – явление многофункциональное. Во всех случаях повторение одного корня в разных частях речи, грамматических формах, в составе разных фразеологических оборотов дает «ощущение протекания слова, динамизацию его» (Тынянов 1977: 246).

2. Этимологическая регенерация

Выделение корня слова и построение художественного текста на актуализации этого корня в ряде контекстуально соположенных слов – настолько значительный прием в поэтической системе Марины Цветаевой, а ее языковое чутье настолько глубоко, что вполне естественны в ее произведениях многочисленные факты соположения родственных, но деэтимологизированных в языке слов – своеобразного этимологического анализа, выполняемого непосредственно в стихотворной строке или строфе. Так, контекстуально сближены этимологически родственные слова: душа – дыхание – дуть – дудка – одышка – вдохновение – вздох – задушить; гореть – горе – горевать – горячий – горечь – огорченный – жаркий; пожар – пожирать; прорицание – рокотать; рука – ручей; узы – союз – узел – связь – вязь; тяготенье – тяга – стяг; звякать – звенеть; хулить – хвалить; черт – черный; гробовой – сугроб; славный – словцо; страна – просторный; наущение – учителя; неподражаемо – дрожание; судорога – содрогание; лен – льнуть; бить – бич; стрела – встречный; раскрыть – крыло; ржа – рыжий; выворотить – вернуть; веретено – ворчливый; любовь – любой; плащ – плат; палочка – пальчик; колода – колодец; повесть – совесть; мостки – мостовые; заочность – око; лук – разлука; вещий – вещать – вещь; вдоль – продольный – ладонь; начало, начинать – конец, кончать; пробел – белый – бельмо; беспутный – путаться; кровь – крыть – кров; ветер – веять.

Конечно, простое соположение этимологически родственных слов, особенно в устойчивых сочетаниях (ветер веет), в рифменной позиции (повесть – совесть) или в традиционном антонимическом противопоставлении (начало – конец) еще не означает авторского этимологизирования. Рассмотрим, какие условия этому этимологизированию способствуют. Как видно из приведенного списка контекстуально сближаемых этимологически родственных слов – списка, далеко не исчерпывающего всего материала, – круг подобной лексики достаточно широк, что само по себе уже свидетельствует о принципиальной важности такого сближения как стилеобразующего явления. Из этого круга особенно выделяются две группы слов – с этимологическими корнями -ду- // -ды- и -гор-, что позволяет рассматривать реэтимологизацию слов с этими корнями не только в малых контекстах строки или строфы, но и в контексте всего творчества поэта.

Слова с исконным корнем -ду- // -ды- (в его современных вариантах -дух-, -дох-, -дых-, -душ-, -дыш-, -ду-, -ды-) представлены наиболее широко в стилистически различных контекстах:

Улавливать сквозь всю людскую гущу

Твой вздох животворящ –

Душой, дыханием твоим живущей,

Как дуновеньем – плащ

(II: 12);

Дудка! для этого нужен дых

Дюжий, – весь день дудишь-то!

Не затруднительно в молодых

Лéтах, а что с одышкой?

(П.: 259);

Другие всей плотью по плоти плутают,

Из уст пересохших – дыханье глотают…

А я – руки настежь! – застыла – столбняк!

Чтоб выдул мне душу – российский сквозняк!

(I: 558);

В поте – пишущий, в поте пашущий!

Нам знакомо иное рвение:

Легкий огнь, над кудрями пляшущий,

Дуновение – Вдохновения!

(I: 401);

Вздымаются не волосы – а мех,

И душный ветер прямо в душу дует.

Сегодня ночью я жалею всех –

Кого жалеют и кого целуют

(I: 284);

Балкон. Сквозь соляные ливни

Смоль поцелуев злых.

И ненависти неизбывной

Вздох: выдышаться в стих!

(II: 120);

А ветер гасит огоньки

И треплет пестрые палатки,

А ветер от твоей руки

Отводит крылышко крылатки…

И дышит: