Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова
– Льюсь! – не наложишь Сам –
Рано еще для льдов
Потусторонних стран!
(II: 203).
Мотивация абстрактного конкретным приводит к тому, что конкретная лексика (русизмы) уравнивается с абстрактной (славянизмами) в способности обозначать высокие понятия. При этом утверждается, что конкретно-чувственная лексика может обозначать эти понятия более точно по сравнению с абстрактной. Это повышает семантический ранг конкретно-чувственных слов, способных к созданию образа, метафоры и символа.
Этимологическая регенерация может осуществляться не только при повторении родственных корней в контекстуально сближаемых словах, но и в том случае, когда дается ряд этимологически неродственных слов, но исконно синонимичных:
Завораживающая! Крест
Нá крест складывающая руки!
Разочарование! Не крест
Ты – а страсть, как смерть и как разлука.
Развораживающий настой,
Сладость обморочного оплыва…
(II: 93).
Синонимия корней -ворог- // -вораж-, -чар-, -морок- // -морач- с общим значением колдовства вызывает пристальное внимание к каждому корню, тем самым актуализируя именно его в выделенных словах. Антонимия приставок за- раз- (завораживающая – разочарование, развораживающий) и повтор приставки раз- (разочарование – развораживающий) усиливают членимость слов с этими приставками. Если обычно в случаях восстановления внутренней формы слов в контексте дается этимологическое гнездо, то здесь представлено как бы семантическое гнездо, тоже, как оказывается, способное восстановить внутреннюю форму слов благодаря вниманию к их семантике.
При восстановлении внутренней формы слова через синонимию, выявляющую исконное значение этого корня, сильным средством этимологической регенерации являются синонимы – словообразовательные окказионализмы.
В приведенном ниже примере ряд таких синонимов дается одновременно с расчленением слова на составляющие его морфемы:
Око – ём!
Грань из граней, кайма из каём!
‹…›
Окохват!
Ведь не зря ж у сибирских княжат
Ходит сказ
О высасывателе глаз.
‹…›
Окоим!
Окодёр, окорыв, околом!
Ох, синим –
синё око твоё, окоём!
(П.: 240).
Расчленение, осуществленное графическим (произносительным) способом, дается уже в исходном слове.
Серия окказионализмов-синонимов исходного слова, варьирующих только вторую его часть, объясняет потенциально возможное смысловое наполнение корня -ём- как через мифологический образ «высасывателя глаз», так и через синонимию переменной части слова. Последовательность корней -хват-, -дёр-, -рыв-, -лом-, обнаруживает градацию с нарастанием экспрессии. В ряд окказионализмов помещено и слово окоим с другим вариантом того же корня, что и в исходном слове. И наконец, весь ряд завершается повторением слова окоём, обогащенного всеми смыслами окказионализмов, в такой комбинации, которая фиксирует внимание уже не на втором, а на первом его корне и актуализирует его самостоятельным употреблением слова око и указанием на признак-предикат синим-синё.
Разложение слова на составляющие морфемы и превращение морфем в слова, т. е. обратная деривация, является у Цветаевой одним из важнейших средств оживления внутренней формы слова. Цветаева осуществляет как бы перевод с синхронии на диахронию. Особенно это касается наречий – грамматической категории, в основном образованной сравнительно недавно, уже в исторический период развития языка, и поэтому вполне допускающей обратную деривацию. Иногда для такого расчленения достаточно графических средств, например раздельного или дефисного написания наречия: Совсем ушел. Со всем – ушел (II: 236), иногда графическое членение поддерживается параллельным окказионализмом, образованным по модели расчлененного наречия: «В наш-час страну! В сей-час страну!» (II: 299). Разрыв слова как способ этимологизации осуществляется в произведениях Цветаевой достаточно широко и касается различных частей речи:
Я – деревня, черная земля.
Ты мне – луч и дождевая влага.
Ты – Господь и Господин, а я –
Чернозём – и белая бумага!
(I: 411);
Нищеты вековечная сухомять!
Снова лето, как корку, всухую мять!
Обернулось нам море – мелью:
Наше лето – другие съели!
(II: 309);
Расчленение-этимологизация является также способом толкования или переосмысления иноязычных слов:
Ствол пальмы? Флага шток.
В мир арок, радуг, дуг
Флагштоком будет – звук.
Что́ – руки! Мало двух.
Звук – штоком, флагом – дух
Есмь: Слышу («вижу» – сон!)
(П.: 248–249).
Этимология заимствованного слова и его калькирование на русский язык нередко становятся сатирическим средством. Так, в «Крысолове» обыгрывается слово папье-маше. Эта сатирическая сказка создана по мотивам немецкой легенды о музыканте, спасшем город Гаммельн от крыс; поворотным элементом в ее сюжете является отказ городских властей выполнить свое обещание отдать дочь бургомистра замуж за музыканта. Вместо этой награды музыканту предлагается футляр из папье-маше для флейты. Слово папье-маше употреблено сначала в том виде, в котором оно и было заимствовано русским языком из французского. Затем оно калькируется Цветаевой с соблюдением грамматических отношений внутри сочетания: жеваная бумага (страдательное причастие + существительное). Затем Цветаева обыгрывает каждый компонент словосочетания отдельно. Она не допускает фразеологической устойчивости этой кальки: каждый из ее компонентов ставится в ряд однокоренных слов, предельно обнажая внутреннюю форму заимствованной лексемы:
– Главное – умысел!
– В траты не сунувшись,
Чтоб от души – к душе –
Как из папье-маше!
Кабы малейший какой в душе
Прок был – у всех была бы.
А в переводе папье-маше –
Жеваная бумага.
Хоть не корова, а нажую!
Боги – а рты замажем!
Так же, как критика – соловью:
Жвачкой, притом – бумажной.
‹…›
И предложить взамен
Нечто из царства чар:
На инструмент – футляр
Жвачно-бумажный.
Ибо́ не важно –
Что́ – («Вещество – лишь знак».
Гёте) – а важно – как
(П.: 263–264).
Буквальный смысл иноязычного слова разоблачает низменный смысл жеста, поступка бюргеров. Само же слово папье-маше выполняет в тексте еще и ту же роль, что и цитата из Гете, – роль респектабельного прикрытия лживого ничтожества.
Цветаевой свойственно постоянное этимологизирование имени Марина, на что неоднократно указывали исследователи (Эткинд 1985; Фарыно 1981 и мн. др.). На этой этимологии Цветаева строит образ своей лирической героини в её отношении к миру:
Но имя Бог мне иное дал:
Морское оно, морское!
(I: 149);
Кто хо́док в пляске рыночной –
Тот лих и на перинушке, –
Маринушка, Маринушка,
Марина – синь-моря!
(I: 478);
Кто создан из камня, кто создан из глины, –
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская
(I: 534).
Е. Фарыно,
