Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - Петр Александрович Дружинин
Мы рассмотрели сброд, составляющий кружок П. Верховенского. Что же представляет собой связанный с центром «вождь» этой шайки?
Образ этого необычайного в подлости человека так всеобъемлющ и близок к советской действительности, что заслуживает подробного рассмотрения.
Достоевский создал тип революционера-деспота, тирана и убийцы. Петр Верховенский отличается непомерным честолюбием, он стремится к власти, не обращая внимания на средства к ее достижению. Насильник и эгоист, он способен с невообразимой легкостью уничтожать людей.
Верховенский чужд морали; он атеист, сторонник уничтожения религии и разрушения общества. Он не отличается одаренностью, у него нет выдающихся способностей. П. Верховенский олицетворяет собой срединность и серость русской жизни. Верховенский проводит теорию Шигалева об устройстве рабского социализма. Он хлопочет об установлении равенства, при котором все люди могли бы быть равными в рабстве. Являясь воплощением серости и убожества русской действительности, П. Верховенский поднимает знамя бунта против одаренности и гениальности… «не надо высших способностей» (*Стр. 342). Но сам Верховенский – прежде всего деспот. Он жалеет, что в мире недостает послушания… «Чуть-чуть семейство или любовь – вот уже и желание собственности. Мы умерим желание, мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство. Необходимо лишь необходимое – вот девиз земного шара… У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность… Скука есть ощущение аристократическое, в шигалевщине не будет желаний. Желание дня нас, а для рабов – шигалевщина» (*Стр. 342).
За спиной Верховенского стояли темные силы еврейства.
Для них был нужен и полезен этот бездушный, туповатый честолюбец и поэтому не случайно после победы еврейства над русским народом образ Петра Верховенского возрождается в верном холопе мирового еврейства – палаче русского народа Джугашвили-Сталине. Достоевский, как человек, умевший смотреть в глубь времени, прекрасно представлял себе, каким должен быть деятель коммунистической еврейской революции, и вполне понятно, что образ Верховенского явился прототипом Иосифа Сталина.
Чтобы убедиться в этом, достаточно привести беглое сравнение методов действия героев.
Огромной кровавой всероссийской смутой начали свою деятельность большевики. Методы действия главы СССР – Сталина, как и Петра Верховенского, одинаковы: насилие, демагогия, террор. Сталин осуществил на практике то, о чем мечтал Верховенский. В СССР было построено «социалистическое общество», в котором все были «рабами, равными в рабстве». Сталин, ревниво оберегая власть, уничтожал тысячи талантливых и способных людей. Среди населения в неслыханных размерах были развиты доносы. Все население СССР имело, как когда-то мечтал Верховенский, только необходимое. Не могло быть у граждан СССР скуки, так как им было некогда скучать за тяжелой работой.
Петр Верховенский ставил своей целью проникнуть в народ и развратить его, пустить разврат и подлость в неслыханных размерах. Сталин перевыполнил это намерение, основываясь на еврейской теории «борьбы классов». Он развратил русский народ, натравил одну его часть на другую. Уничтожил чувство братской взаимопомощи и в неслыханных размерах развил шпионство. Верховенский думает, что при хаосе ему скорее удастся захватить власть в стране. Он провозглашает разрушение и смуту, рассчитывая, что если при этом погибнет 100 миллионов человек, то тем легче будет остальных превратить в рабов. Перед членами пятерки ставится цель все рушить, и «государство и его нравственность» (*Стр. 495). Пусть при этом погибнет большинство, все же часть останется и можно будет «на глупых поехать верхом». Верховенский понимает, что население враждебно встретит новую тиранию, и он ставит вопрос о перевоспитании поколений, «чтобы сделать достойными свободы». Для пояснения методов «перевоспитания» он сейчас же заявляет, что еще «много тысяч предстоят Шатовых» (то есть убийств).
Сталин претворил дикие мечты Верховенского в дела. Не тысячи, а миллионы людей погибли от рук его палачей.
Рассматривая образ Верховенского как прототип Сталина, необходимо остановиться на взаимоотношении «вождя» с членами организации. Казалось бы, в конспиративной партии должны господствовать товарищеские взаимоотношения, взаимное уважение и доверие друг к другу.
Ничего подобного нет в кружке П. Верховенского. Изречение капиталистического общества «человек человеку волк» всецело относится к рассматриваемой группе. Петр Верховенский никого не любит, никому не доверяет, против каждого держит на всякий случай камень за пазухой. Он не останавливается ни перед предательством (если ему выгодно), ни перед уничтожением бывших друзей. После симптоматической расправы над Шатовым Верховенский заявляет другим членам, что они объединились в организацию «свободного собрания единомыслящих», чтобы «наблюдать и замечать друг за другом» (подчеркнуто нами) (*Стр. 495). Как видно, Петр Верховенский не верит своим коллегам. Он мечтает о рабском послушании и в будущем проектирует создание карательного органа, который бы заставил дрожать и членов партии. «Нет, эта демократическая сволочь со своими пятерками – плохая опора; тут нужна одна великолепная, кумирная, деспотическая воля, опирающаяся на нечто не случайное и вне стоящая. Тогда и пятерки подожмут хвосты повиновения» (*Стр. 340).
Петр Верховенский, требуя от членов пятерки слепого повиновения, обвиняет их в своеволии. Он организует наблюдение за ними.
Так, обвиняя Толкаченко в подстрекательстве к поджогу, он приводит факт беседы Толкаченко с рабочими (хотя последний говорил об этом в 4 часа утра, шопотом в углу). Улыбающемуся Липутину Петр Верховенский сообщает, что тот четыре дня тому назад, в 12 часов ночи, в спальне исщипал свою жену, и Липутин бледнеет. Как видно, Петр Верховенский свое отношение к членам организации строит не на основе товарищеской солидарности, а на терроре.
Вполне понятно, что при таких взаимоотношениях многие члены организации питают к «вождю» не горячую любовь, а лютую ненависть.
Липутин без дрожи ненависти не может вспомнить Петра Верховенского, он «возненавидел Петра Степановича уже давно» и если бы мог убить его, не погубив себя, разумеется, непременно бы убил (*Стр. 450). Липутин еще имеет возможность критиковать действия Петра Степановича, но он уже не смеет отказаться от выполнения приказаний. Когда Верховенский предлагает ему отпечатать прокламации, Липутин пробует заявить: «Нет-с, уж извините, я не могу взять на себя, отказываюсь».
– «И однако ж возьмете. Я действую по инструкции центрального комитета, а вы должны повиноваться» (*Стр. 452) – спокойно обрывает Верховенский. Он чувствует силу и грубо издевается над Липутиным. На робкое сомненье со стороны последнего Петр Степанович отвечает грубой руганью. «Тем презреннее для вас, что вы, не веря делу, побежали за ним… и бежите теперь за мной, как подлая собачонка».
Липутин чувствует, что он не в силах сопротивляться, что теперь он только грубое, бесчувственное тело, что им движет посторонняя ужасная сила.
С глубокой ненавистью относится к «вождю» Кириллов. Собираясь стреляться, он жалеет, что в минуту смерти подле него будет «такая гадина, как Петр Степанович». Ненавидит Петра Верховенского убийца, Федька-каторжный. «Ты всего только – тьфу, ты меня с самого первого разу зачал обманывать, потому ты выходишь передо мною настоящий подлец. Все равно, как поганая человеческая вошь, вот я тебя за кого почитаю» (*Стр. 456), – заявляет он Петру Степановичу.
Шатов величает «вождя» клопом, невеждой, дуралеем. Но вождь на критику и недовольство отвечает террором. По приказу Верховенского Федька-каторжный убит. Сообщая об этом намеченном убийстве Липутину, Верховенский угрожает последнему такой же участью.
«Видели, что пил Федька сегодня на кухне?» – спрашивает он присутствовавшего при этом Липутина. «Что пил? Водку пил», – отвечает тот. «Ну, так знайте, что он последний раз в жизни пил водку, рекомендую запомнить для дальнейших соображений» (*Стр. 458).
На другой день Липутин, решавший гамлетовский вопрос «быть или не быть»,
