Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин
В этой перспективе метанойи, «самопревосхождения ума» событие встречи возвышается до вселенской со-бытийности, обретает силу нравственного воздействия. Путь духовного совершенствования, просветления сознания приобретает здесь характер само-настройки или, говоря по-китайски, «само-выправления» равнозначного утончению, одухотворению внутренней чувствительности. Таков, как мне видится, самый действенный и даже, может быть, единственно возможный способ связи единичности и всеобщности, актуальности мгновения и мирового всеединства.
Мудрый путешественник идет вперед… возвращаясь к началу всего. Он, согласно классическому изречению, «подобен слепцу без посоха», но, стоя на пороге всех явлений, видит несравненно дальше и яснее других. Череда его «возвращений к истоку», опыт «накопления без накопления» (Лао-цзы) запечатлеваются в глубине его сознания, исподволь задавая жизненные ритмы, закладывая мельчайшие, еще беспредметные семена памяти, воспоминания о незапамятном, из которых вырастает память индивидуальная, а та благодаря отбору ее наиболее заметных моментов в поле духовной совместности служит созданию репертуара сверхвременных и уже публичных типовых форм опыта, образующих арсенал культурной традиции.
Если превращение есть первичная реальность существования, то все образы мира, включая и наши само-образы, являются для нас превращенными образами реальности или, проще говоря, ее подобием, мнимостью, следом, даже неизбежной иллюзией. В свете превращения все образы и формы ничего не выражают и не обозначают, а носят характер иносказания, намека, загадки, курьеза, эксцентризма творческого порыва, представляют непостижимую инаковость, предел понятого и понятного.
Главная тема азиатских цивилизаций и, соответственно, путешествий по Азии и есть встреча с инобытием всего – всегда иным и единым в своей инаковости, как подсказывает сама этимология слова «иное». Интуиция «родной чуждости», (ра)скрывающейся в глубинной преемственности природных форм и артефактов культуры, резонансе инаковости мира и человека-инока, всегда иного человека, как раз и определяет то, что можно назвать «большим стилем» всего евразийского региона.
Поистине, «место встречи», выявляемое путешествием, есть вместилище откровений жизни. Его нельзя представить себе, но оно навевает «иную жизнь и берег дальний» – сокровище сердечных упований. Оно – как родная инаковость, бездонный колодец времен и развертывается в душевной глубине эпосом самопознания. Наш визави в опыте встречи нам неведом, но мы точно знаем, что он есть и что он был в месте встречи прежде нас и мы застаем его там, ибо нельзя быть человеку без отца-матери, а в месте встречи неведомый всечеловек предвосхищает сам себя.
К океану встречи-превращения, как к началу всего, можно только вернуться. В него нужно погружаться неспешно и бережно, блюдя чуткий покой духа, открывая в нем все новые глубины. В этом океане жизни забытое прошлое становится явным и близким, а неведомое будущее, как предрекал Ницше, оказывается мерой сегодняшнего дня. Момент в высшей степени этический! Маленький вандал, пишущий на древней стене «здесь был Вася», бессознательно выражает эту мечту о неисповедимой встрече. А заодно наглядно показывает разницу между радостью духовного бодрствования и агрессивной идеологией, логикой идей, отвергающей совместность превращений ради формального тождества. Возможна ли «политика путешественности», артикулирующая извечную потребность человека в постижении своей инаковости и жизни в совместности с ней? В каком таинственном тигле самое обыденное и близкое нам переплавляется в упоительные грезы недостижимо-родного?
В сущности, «политика путешественности» возвещает об утопии повседневности и повседневности утопии. Тема чисто азиатская и прежде всех открытая тем же Лао-цзы, который благословлял людей «радоваться своей еде и любоваться своими нарядами». Эта тема важна и желанна уже тем, что зовет к обретению своей родины, перед которой мы все в неоплатном долгу: мы жаждем и не можем вернуться в нее. Первый путешествующий на Руси – он же и первый русский юродивый Прокопий Устюжский, который, согласно его житию, бродил по лесам и болотам, «взыскуя древнего погибшего отечества».
Помещенные здесь заметки в какой-то мере проясняют вторую фазу развертывания темы путешествия, фазу земной трансценденции пути, образ путешествия как не просто переживания субъективных аффектов, но тайного исхода в «вечность бескрайних пространств» и притом пространств не пустынных, а наполненных всеми красками и звуками жизни. Читатель этой книги будет раз за разом наталкиваться на характерные мотивы путешествия, преобразившегося в путешественность: встреча с иным и непостижимым, духовная сила само-оставления, проницающая мир, схождение незапамятной древности и неисповедимого будущего в промельке настоящего, взаимное проникновение человеческого и небесного, внутреннего и внешнего, коммерции и святости, свободная совместность душ, благодать оставленности, праздничность быта.
Во второй части моих заметок повествование, как и прежде, следует оси Запад и Север и Восток и Юг. Во многом эта ось совпадает с разделением на внутреннее и внешнее в бытии, центр и периферию. Северо-Запад – корень китайской цивилизации, ее исконная, обращенная в себя правда, чуждая украшательства, прочно вросшая в землю. Юго-Восток – приморский, открытый миру Китай, экстравагантный и любящий красоваться. Северянам «люди Юго-Востока» (существовало такое понятие) кажутся несерьезными и ненадежными, почти отступниками. Сами же южане считают себя наследниками истинной древности, а северяне для них испорчены «северными варварами». Сосуществование этих двух Китаев, конечно, не признается официально, но подспудно многое определяет в строении китайского мира и в китайском мировоззрении.
Сердечно благодарю тех, кто в разное время помогал мне всматриваться в «цветы Азии» и сотнями способов поддерживал меня на наших нелегких, часто нехоженых путях. Андрею Егорову, Анатолию Михайлову, Татьяне Ян, Дмитрию Хуземи и превыше всего моей жене Татьяне. Отдельная благодарность – Магомеду и Абдуле Мусаевым за помощь в издании этой книги.
Кратово, декабрь 2020
Восток – Юг
Деревня Сиди
Туристам, приехавшим любоваться красотами горы Хуаншань в провинции Аньхой, обязательно предложат посетить старинные деревни в ее окрестностях. Крепкий жизненный уклад в них выстроили крестьяне, а культурный блеск и даже, можно сказать, художественную завершенность ему придали местные купцы – люди с деньгами. Ибо в Китае есть два непреложных правила: сколачивать богатство на чужбине, став богачом, возвращаться домой, чтобы насладиться жизненным покоем там, где только и можно его найти: в собственном доме на своей родине. Усилиями богатых купцов здесь сложился самобытный стиль архитектуры, один из самых ярких и цельных во всем Китае.
Самая известная деревня называется Сиди. Она находится в восьми километрах от уездного города Исянь. Туда
