Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин
Два обстоятельства особенно примечательны в истории – в своем роде типичной – китайской чайной традиции. Эта традиция показывает, во-первых, что практика, реальный опыт предшествуют пониманию и скрытно предопределяют его. Во-вторых, речь идет о практике по-своему универсальной, пронизывающей все стороны культуры. Отсюда несколько непривычный для нас вывод: китайцы живут не идеями и доктринами, а действительной, с полной непосредственностью и, если можно так сказать, самим присутствием тела удостоверяемой правдой жизни. Они ценят не умное, а долговечное, не знание, а удобство (учитывая, что это слово имеет и моральный смысл). Вот и чаепитие в конце концов доставляет чисто физическое удовольствие, причем духовные и эстетические ценности отлично сочетаются в нем с целебным воздействием и общественной пользой, ведь чаепитие, напомню, – это могучее средство социализации.
Разглядывая ландшафт чайной культуры Китая и сопредельных стран, не перестаешь удивляться его необыкновенному разнообразию при наличии некой общей, неопределимой в понятиях, но безошибочно ощущаемой основы. Вот где почти физически чувствуешь ускользающее присутствие, как говорили в Китае, «одной нити» бытия, которая сшивает в единую ткань все явления жизни. Правда чаепития наполняет все грани опыта: тут важны и чайные приборы, и сорт чая, и способ заварки, и место чаепития, время года и суток, и, конечно, личности его участников. Все это – знаки настроения, которое, подобно музыкальной тональности, придает неповторимую эмоциональную окраску главному событию жизни – встрече человеческих сердец.
В национальных традициях чаепития, как в фокусе, отразилось своеобразие породивших их культур. Дальше всех пошли японцы, вообще склонные утрировать попавшие к ним из Китая культурные формы. В Японии чаепитие получило высокий статус «пути чая» (в Китае говорят об «искусстве чая») и стало жестко формализованным, даже религиозным ритуалом, призванным демонстрировать духовную просветленность в буддизме дзэн (кит. чань). Нужно быть, как японцы, вечным и наивным учеником в душе, чтобы с неуклонной тщательностью исполнять все требования этого продолжительного, непробиваемо торжественного, но по смыслу своему совершенно бесхитростного, как детская игра, действа. Глядя на служительниц чайной церемонии, превращающих самые обыкновенные и, по сути, чисто практические движения в священнодействие, невольно думаешь, что подобная безупречная серьезность вряд ли найдет сочувственный отклик в разудалой, любящей юродство, вечно рвущейся куда-то русской душе.
В отличие от изолированных на островах японцев китайцам, как жителям этнически пестрого континента и подданным империи, чужда нарочитость и приверженность к форме ради формы, ведь все нормативное и должное общепонятно, а потому легко становится вульгарным и пошлым. Смысл ритуала для них как раз и состоит в том, что правда жизни не имеет установленного выражения, но растворяется в спонтанности жизни, столь же доступной всем, сколь и непостижимой. Другими словами, для китайцев не жизнь подражает искусству, как в Японии, но искусство есть продолжение жизни – возвышенной, наполненной сознанием и сознательно прожитой, а потому вобравшей в себя вечность. Искусство здесь – свидетельствование о вечно длящейся жизни. Чем меньше позы в общении (в том числе и демонстративного пренебрежения этикетом), тем оно подлиннее: вот секрет китайского жизненного идеала, который кажется со стороны, как выразился один китайский художник, «труднодостижимым простодушием».
Время от времени я заглядываю в гости к учителю Дай Чжуси – известному на Тайване керамисту, каллиграфу, художнику и, конечно, поклоннику «чайного искусства». Его магазинчик забит чаем и продукцией его керамической мастерской, на стенах – написанные им картины и надписи. Учителю Даю под семьдесят. У него живые, сияющие глаза и тонкая длинная бородка, какую положено носить китайским мудрецам. Он всегда сидит за чайным столиком в окружении дюжины чайников под собственноручно исполненной надписью: «Созерцай самодостаточность в себе». Своим лучшим произведением учитель Дай считает «чайники пяти стихий» – элегантно-пузатые чайники с металлической ручкой (стихия металла), деревянной крышкой (дерево) и собственно керамическим сосудом (земля). К чайнику, естественно, прилагаются вода и огонь. Но меня больше поражает их цвет – густой, сочный и чистый, словно выявляющий желтизну в желтом, синеву в синем и т. д. Непритязательная и несколько старомодная обстановка в лавке учителя Дая и его столь же непритязательный вид намекают на что-то главное, невыразимое в жизни этого поклонника чая – на жизнь, слившуюся с нескончаемой работой художника, наполненной одухотворенным чувством, свежестью целомудренного сердца и потому навеки впечатавшей свой сердечный узор в поток будней.
«Что отличает чайную культуру Тайваня?» – спрашиваю я учителя Дая. Тот без раздумий отвечает: «Во-первых, чаепитие у нас – дело всенародное, притом способное угодить вкусу каждого. А японская чопорность нам чужда. Во-вторых, традиции чайного искусства на Тайване никогда не прерывались, и теперь мы можем кое-чему поучить даже китайцев на континенте».
Повсюду для чаепития используется специальный прибор в виде миниатюрного столика с горелкой и водостоком. К столику прилагаются бамбуковый стакан с пинцетом для чая и салфеткой. А вот чайные у каждого народа свои. Посетив десятки подобных заведений в Японии, Китае и на Тайване могу засвидетельствовать наличие заметных различий между ними. Японские чайные более или менее тщательно копируют стиль чайной церемонии. В континентальном Китае модна обстановка в изысканно-примитивистском духе, слегка напоминающая европейское рококо. Массивные, сучковатые столы и кресла приковывают взгляд «спонтанно-причудливыми» очертаниями. Они покрыты наростами и наплывами, как бы не держат форму, расплываются в пространстве, но имеют полированную поверхность.
Что же касается тайваньских чайных, то они ориентированы на простоту крестьянского быта, что, конечно, не лишает местную культуру чая своей особенной утонченности. На то есть сразу несколько причин: отличные природные условия для выращивания лучших, высокогорных сортов чая, достижения селекционеров, экономическое процветание, которое дало островитянам время и деньги заниматься «чайным искусством», а главное – обилие живописных, сплошь покрытых курчавой порослью гор, что позволяет сделать чаепитие достойной кульминацией романтической прогулки на лоне природы. Другая черта местной чайной культуры – ее откровенный практицизм, соединение чаепития с коммерцией. К примеру, в последнее время при магазинах известной сети чаеторговли
