Орнамент массы. Веймарские эссе - Зигфрид Кракауэр
Мы на киностудии УФА в Нойбабельсберге. Здесь на площади 350 гектаров размещается вселенная из папье-маше. Всё гарантированно ненатуральное, всё в точности как натура.
Прежде чем мир поплывет на экране, труженикам фильмограда предстоит нарезать его кусочками. Взаимосвязи мира при этом упраздняются, пропорции как угодно меняются, мифологические силы переводятся в когорту увеселений. Мир походит на детскую игрушку, какую укладывают в картонную коробку. Содержание его урезается радикально, пусть даже только видимости ради, но видимость эта отнюдь не формальна. Герои античности уже перекочевали на страницы школьных хрестоматий.
Склады бутафории до отказа забиты черепками вселенной, фрагментами всех мыслимых эпох, народов и стилей. В соседстве с японскими вишнями, сверкающими белизной в темных закулисных коридорах, изгибается уродливый дракон из «Нибелунгов», отнюдь не внушающий того первозданного ужаса, какой он наводит на экране. Вот модель конторского здания, способная – только покрути ручку – дать фору любому небоскребу, а поблизости – нагромождение гробов, которые и сами приказали долго жить, поскольку их услугами никто не пользуется. Тут и там – вкрапления ампирной мебели, но, несмотря на натуральные размеры, в подлинность ее не верится. Старое и новое, копии и оригиналы высятся нелепыми кучами, как кости в катакомбах. Только заведующий реквизитом знает правила.
На лужайках и пригорках инвентарь складывается в картины. Вздымаются ввысь здания, словно созданные для жилья. Но они изображают только внешние фасады своих архитектурных прототипов, подобно тому как сохраняются в языке фасады слов, первоначальный смысл которых канул в забвение. Фризская сельская церквушка издалека манит своей благочестивой красотой, а подойди ближе- и увидишь уродливую хибару на намалеванном склоне. Вот и в соборе, всего несколькими сотнями метров дальше, для хόров места не нашлось, ведь крыша с фигурными гаргульями, согласно режиссерскому замыслу, стоит отдельно, в стороне. Вместе с фасадами увеселительного заведения и клуба миллиардеров она относится к фильму «Метрополис», который снимает Фриц Ланг[86]. Среди духовных и светских фальшивок, бывало, предавались по ночам разгулу элегантные статисты. Подземный город с его пещерами и шахтами, где, по сценарию, прозябали тысячи рабочих, уже сгинул: его взорвали и затопили. Вода стояла не так высоко, как видится в кадре, зато горящие лифты, разбившиеся с великим треском, отвечали оригинальным размерам. Еще сохранились добросовестно выпиленные трещины в каминах, свидетельства этого стихийного бедствия. В двух шагах от очага катастрофы – древняя каменная кладка: это замок с дамскими покоями, оборонительными валами и рвами. Археологам из известной картины «Хроника Грисхуса»[87] есть над чем поломать голову. Еще совсем недавно, в эпоху Средневековья, здесь квартировали конные воины, и в самых взаправдашних прудах квакали самые взаправдашние лягушки, которых режиссер выписал для поддержания морального духа войска. Если морочить умы, то доподлинными средствами – это оценят. Тем временем замок постепенно рассыпается, и проступает материал, из которого он сделан. Вот только его руины нам никогда не увидеть, их надобно сколачивать специально. Все здешние объекты являют собой лишь то, чем им предназначено быть в данный конкретный момент; развитие во времени им неведомо.
Властители мира сего лишены (как это отрадно) чувства истории; не зная, что такое почтительность, они готовы посягнуть на что угодно. Они возводят культуры и по мере надобности вновь их разрушают. Вершат суд над целыми городами и, если того требует сценарий, спокойно взирают, как те тонут в потоке бед и напастей. Ничто не вечно, самые величественные творения возведены в расчете на слом.
Иные вещи идут на заклание, так и не раскрывшись в своем истинном блеске. Обрушена трибуна ипподрома, с которой следили за рекордами, повален Венский лес, шумевший в «Грезе о вальсе»[88]. Всё прочее вперемешку. Вроде бы улочка как улочка, под старину, но почему-то она напичкана фрагментами современных зданий – анахронизмы тут никого не смущают. Каким бы ни был накал политических страстей, пусть даже самых лютых, – здесь это без разницы. Была большевистская караульня, стал мирный шведский вокзал, который позже обернулся манежем, а нынче переоборудован в лампохранилище. И конца еще долго не предвидится, законы метаморфоз непостижимы. Но что бы с вещами ни происходило, на них наводят последнюю красоту, покрывают гипсом и сбывают по бросовой цене.
Всюду правит произвол, и существующего мира ему недостаточно. Ведь мир – лишь одна из моря возможностей, так что крути-верти на все лады, и если бы мы воспринимали его исключительно как готовый продукт, игра считалась бы недоигранной. Выхваченные из мира объекты подвергаются перекройке – одно надставляется, другое укорачивается, реальное разбавляется фиктивным, чудеса не заставляют себя ждать. Завещанное нам волшебство оказалось робкой увертюрой к кинотрюку. У последнего с природой разговор короткий, вселенная для него – крошечный медицинбол.
Иной раз вещи смотрятся на экране так обыкновенно, словно и вправду схвачены камерой прямо на улице. Тем не менее их появление сопровождается целым рядом неслыханных обстоятельств. К примеру, уличные фонари, чью железобетонную плоть – только протяни руку, и сразу ощутишь – выстругали из дерева, да и то лишь верхнюю часть, для кадра за глаза хватит фрагмента. А вот внушительный небоскреб, но он даже отдаленно не напоминает ту головокружительную громаду, что поражает своим видом на экране. Возведена лишь нижняя половина, верхушка же воссоздана из миниатюрной модели с помощью зеркального метода. Так низвергаются колоссы – на глиняных ногах или нет, но головная часть представляет собой бесплотную видимость иллюзии, насаженной сверху.
Чудодейственные силы трюков обнаруживаются главным образом в сфере сверхъестественного. Им находится обширное применение в монументальном фильме Вильгельма Мурнау[89] «Фауст», который совсем скоро выйдет на экраны. В огромном ангаре, где еще недавно обитали морские разбойники, растет и ширится миниатюрный земной шар. Фауст будет рассекать эфир, двигаться от декорации к декорации. Маршрут его полета отмечен деревянными рельсами, которые, петляя, спускаются в долину. По рельсам скользит кинокамера и сведущим оком выхватывает открывающиеся с высоты виды. Клубы пара, производимого локомобилем, обволакивают искусно вылепленные вершины исполинских гор, с которых спускается Фауст. В стремительный пенный поток претворяется струйка воды, брызжущая через узкую щель. Буйные страсти стихают – на полях и лугах, что раскинулись у подножия поросших елями отвесных утесов, под воздействием воздушного винта шуршат колосья. Бесконечным караваном тянутся на восток густые облака – растут и перекатываются причудливые комья
