Ангел истории. Пролетая над руинами старого мира - Вальтер Беньямин
И тотчас фраза приобретает для нас чужой волнующий облик.
Часть такого взгляда действительно заключена в самом акте прочтения. Не только народ так читает романы – ради имен и форм, которые устремляются к нему из текста; образованный человек, читая, тоже постоянно в поисках оборотов и слов, а смысл – это только фон, на котором покоятся тени, отбрасываемые ими как рельефными фигурами.
Особенно наглядным это становится на текстах, которые называют священными. Комментарий, который служит этим текстам, выхватывает из них слова, как будто бы они поставлены в нем по правилам той игры и предлагаются как ее задание. И действительно, фразы, которые ребенок создает из слов в игре, гораздо ближе к предложениям священного текста, чем к повседневной речи взрослых. Вот пример, дающий связь упомянутых выше слов, установленную ребенком (на двенадцатом году жизни): «Время раскачивается в природе, как крендель. Перо рисует пейзаж, и если возникает пауза, то ее заполняет дождь. Жалоб не слышно, потому что нет никакой мишуры».
Мысли, пришедшие в Ибице
Вежливость
Известно, насколько принятые требования этики, такие как искренность, смирение, любовь к ближнему, сострадание и многое другое отступают назад, когда речь идет о повседневной борьбе интересов. Тем более удивительно, что так мало думали о посредничестве, которое люди веками искали и находили в этом конфликте. Действительный посредник, возникающий в результате взаимодействия противоборствующих компонентов нравственности и борьбы за существование, – это вежливость. Вежливость – ни то и ни другое, не нравственное требование и не оружие борьбы и в то же время оба вместе.
Иными словами, она ничто и все. с какой стороны ни посмотреть. Она ничто, как прекрасная видимость, форма, позволяющая любезно затушевать все жестокости спора между партнерами. И поскольку меньше всего вежливость есть категорическое нравственное предписание (напротив, принято лишь как представление вне силы), то ценность ее в борьбе за существование (представление об ее нерешительности) являет собой фикцию.
В то же время вежливость есть все, где она освобождает саму себя от условностей и, значит, тем самым весь процесс. Если помещение, где проходят переговоры, со всех сторон окружено контрольными барьерами условностей, тогда вступает в силу подлинная вежливость, разрушает эти барьеры, придавая борьбе характер беспредельности и в то же время допуская все те инстанции и силы, которых она исключила как помощников, посредников и миротворцев.
Тот, кто дает завладеть собой абстрактному представлению о ситуации, в какой он находится со своим партнером, будет всегда предпринимать попытки силой добиться победы. Он имеет все шансы остаться невежливым. Точное инстинктивное ощущение крайностей, комических приватных и неожиданных ситуаций – это высшая школа вежливости.
Тому, кто его имеет, оно предлагает организацию переговоров, а затем интересов, и в конце концов именно оно перед изумленным взором партнера перемешивает их противоположные интересы как карты пасьянса. Терпение в любом случае составляет зерно вежливости, это, может быть, единственная среди всех добродетелей, принимающая ее без изменений. Что же касается остальных, относительно которых всеми забытая условность полагает, что они могут быть реализованы только в «Конфликте долга», то вежливость как муза посредничества давно уже дала им то, что им принадлежит, – последний шанс для побежденного.
Не отговаривать
Тому, у кого попросили совета, следует прежде всего понять, каково мнение партнера, чтобы затем его подтвердить. Мало кто легко поверит, что другой умнее его, и мало кто просит совета, имея в виду исполнить волю другого. Чаще всего это собственное решение, уже принятое про себя, и теперь он хочет еще раз услышать его подтверждение со стороны в виде совета. Такого подтверждения люди ждут в разговоре и совершенно правы.
Самое опасное – это когда человек решил «про себя» начать действовать без фильтра обсуждения и контраргументов. Поэтому, когда человек просит совета, это уже наполовину помощь, и если он собирается сделать какую-то нелепость, то гораздо полезнее скептически согласиться с ним, чем убежденно возражать.
Место для ценного
Через открытые двери с подобранными занавесками из стеклянных шариков в маленьких деревушках на юге Испании можно заглянуть в интерьер, в тени которого стены ослепляют белизной. Их белят несколько раз в год. Перед задней стеной обычно в строгом порядке симметрично стоят три-четыре стула. По средней оси движется стрелка невидимых весов, здесь «добро пожаловать» и «до свидания» находятся на одинаково тяжелых чашах. Многое можно понять по этим стульям скромной формы, но такой красоты плетения, которая бросается в глаза.
Ни один коллекционер не смог бы с таким достоинством продемонстрировать в своем вестибюле ковры Исфахана или картины Ван Дейка, как выставляет эти стулья крестьянин в маленькой передней. Но это не просто стулья. Когда на спинке висит сомбреро, их функция тотчас меняется. И в новой комбинации соломенная шляпа кажется не менее ценной, чем скромный стул. Так могут оказаться рядом рыбацкая сеть и медный котел, весло и глиняная амфора, тысячу раз в день они готовы по потребности переменить место и сгруппироваться по-новому.
Все они имеют большую или меньшую ценность. И тайна их ценности – это не деловитая прозаичность, ограниченность жизненного пространства, где они не только видят то место, на котором находятся сейчас, но и располагают помещением для того, чтобы занимать новые места там, куда их призовут. В доме, где нет кровати, особенно ценным становится ковер, которым хозяин укрывается ночью, в машине без мягких сидений – подушка, которую можно положить на жесткое дно. В наших благоустроенных домах нет места для ценного, потому что негде перемещаться тому, что нам служит.
Роза ветров успеха
Укоренившимся предрассудком является мысль, что ключом к успеху является воля. Да, если бы успех находился только на линии единичного существования и не являлся бы также выражением того, как это существование взаимодействует с движением мира. Правда, это выражение имеет массу оговорок. Но разве эти оговорки менее уместны по отношению к самому единичному существованию и движению мира?
Так что успех, который с удовольствием отбрасывают как слепую игру случая, на самом деле есть выражение возможностей этого мира. Успех – это каприз мировой
