Ангел истории. Пролетая над руинами старого мира - Вальтер Беньямин
Считается, что, чем более сосредоточена душа, тем легче ее отвлечь. Но ведь это вслушивание есть не столько конец, сколько высшее напряжение внимания, момент, когда из собственных ее недр возникает привычка. Разве не так? Это жужжание или гудение есть порог, который незаметно перешла душа. Как будто она не собирается возвращаться в обычный мир, она живет теперь в другом, где боль определяет все.
Внимание и боль дополняют друг друга. Но и у привычки есть дополнение, порог, который мы переходим во сне. То, что происходит с нами во сне, – это новый невиданный внимательный взгляд, который пробивается в лоне привычки. Впечатления дня, надоевшие речи, осадок, задержавшийся во взгляде, биение пульса собственной крови, то, что было прежде незамечено, в искаженном виде, с преувеличенной ясностью составляет фактуру сна. Во сне нет ни удивления, ни боли, нет забвения, потому что то и другое заключает в себе свою противоположность, как гребень и спад волны сливаются в затишье.
Под гору
Слово «потрясение» надоело слышать. Теперь стоит что-то сказать в его честь. Оно ни на минуту не отходит от чувственности и прежде всего означает одно: потрясение приводит к крушению. Те, кто по поводу каждой премьеры и каждого нового впечатления уверяет нас, что они потрясены, хотят ли они сказать, что с ними произошла катастрофа? Ах, фраза, существовавшая до того, существует и после. Да и как она могла бы себе позволить паузу, за которой и может последовать катастрофа?
Никогда еще человек не ощущал ее так ясно, как Марсель Пруст в момент смерти бабушки, которая была для него потрясением, но смертью как бы нереальной до того момента, когда он перед сном, снимая ботинки, вдруг заплакал. Почему? Потому что он нагнулся. Так тело может пробудить глубокую боль, также может пробудить и мысль. И тому и другому требуется одиночество.
Кто когда-то поднимался в гору в одиночестве, добрался до верха измученный, чтобы тотчас повернуть назад и начать спускаться, когда каждый шаг потрясал все его тело, для того растворилось время, рухнули все перегородки внутри, и он пробирался по гравию мгновений как во сне. Иногда он хотел бы остановиться, но не может. Кто знает, что его потрясает: мысли или трудная дорога. Его тело стало калейдоскопом, который при каждом движении показывает меняющиеся образы правды.
Маленькие фрагменты об искусстве
Читать романы
Не все книги читаются одинаково. Романы, например, существуют для того, чтобы их глотать. Такое чтение – это наслаждение слияния. Читатель не просто ставит себя на место героя, но сливается со всем, что с тем происходит. Наглядный рассказ об этом – аппетитное оформление, в котором все это попадает на стол как питательное блюдо. Правда, здесь есть и сырая пища – опыт, точно так же, как сырая пища есть и для желудка – опыт на собственной шкуре. Но искусство романа, как и кулинарное искусство, начинается за пределами сырой пищи. И сколько тут питательных веществ, в сырой пище неудобоваримых! Сколько впечатлений, читать о которых очень неплохо, но не получать их реально. Они могут быть привлекательны для человека, который никогда не выдержал бы их в жизни.
Короче говоря, если существует муза романа – десятая, – то она имеет эмблему кухонной феи. Она поднимает мир из положения сырого продукта, чтобы создать для него съедобное, чтобы пробудить в нем вкус-Пускай читают газету во время еды, если это так уж необходимо. Но только не роман. Это два дела, которые несовместимы.
Искусство рассказа
Каждое утро знакомит нас с новостями земли. И все же нам не хватает примечательных историй. Почему это так? Потому что ни одно событие не доходит до нас без подробнейших объяснений. Иными словами, почти ничто из происходящего не становится предметом рассказа, все отдано информации. Теперь уже требуется большое искусство, чтобы, рассказывая историю, удержаться от объяснений. Мастерами в этом были древние во главе с Геродотом. В четырнадцатой главе третьей книги его «Истории» есть рассказ о Псаммените.
Когда египетский царь Псамменит был разгромлен и пленен царем персов Камбисом, Камбис сделал все, чтобы унизить пленника. Он приказал посадить Псамменита у дороги, по которой проходило триумфальное шествие персов. А потом он устроил так, чтобы мимо пленника дочь его, теперь служанка, шла с кувшином к колодцу. Когда все египтяне стали жаловаться и убиваться, один Псамменит стоял неподвижно и безмолвно, устремив взгляд в землю; и когда вскоре после этого он увидел, как его сына ведут на казнь, он также не сделал ни одного движения. Но позднее, узнав среди пленных своего слугу, старого бедного человека, он стал бить себя кулаками по голове в знак глубокого горя.
На этой истории видно, каким должен быть настоящий рассказ. Ценность информации кончается в тот момент, когда она теряет новизну. Она живет один момент. Она должна целиком отдать себя моменту и, не теряя времени, все объяснить. С рассказом по-другому, он не тратит себя. Он сохраняет свою силу, сконцентрированную внутри, и способен развернуться много времени спустя.
Так, Монтень вновь обратился к истории египетского царя и задался вопросом: почему он стал горевать только при виде слуги, а не раньше? Монтень отвечает: «Он был так переполнен печалью, что нужна была еще только последняя капля, чтобы прорвать плотину».
Можно так понять эту историю. Но и для других объяснений есть основания. С ними может познакомиться каждый, кто задаст вопрос Монтеня в кругу друзей. Один из моих сказал, например: «Царя не волнует судьба царства, потому что это его собственная судьба». Вот другое мнение: «На сцене нас волнует многое, к чему мы равнодушны в жизни. Слуга для царя всего лишь актер». И третье: «Великая боль накапливается и прорывается в момент, когда спадает напряжение. Появление слуги стало таким моментом». «Если бы эта история произошла сегодня, то все газеты писали бы, что Псамменит больше любил слугу, чем собственных детей».
Разумеется, любой репортер объяснил бы историю в один момент. У Геродота нет ни слова объяснений. Абсолютно сухой отчет. Потому эта история из Древнего Египта и сегодня еше в состоянии вызывать удивление и потребность подумать. Она похожа на семена, тысячелетия находившиеся в безвоздушном пространстве пирамид и сохранившие всхожесть до наших дней.
По
