Ангел истории. Пролетая над руинами старого мира - Вальтер Беньямин
Мы обеднели. Мы отдали человеческое наследие по кускам один за другим, заложили в ломбард зачастую за сотую долю цены, чтобы получить в обмен мелкую монетку «актуальности». В дверях стоит экономический кризис, за ним, как тень, грядущая война. Держаться – это сегодня дело немногих властителей, которые, видит Бог, не более человечны, чем другие; они только более варвары, но не в хорошем смысле.
Остальным же приходится устраиваться по-новому и довольствоваться малым. Они держатся тех, для кого главным делом стала ориентация на новое, причем аккуратно и без претензий. В их постройках, картинах, историях человечество готовится к тому, чтобы пережить культуру, если так должно случиться. И главное, они делают это смеясь. Может быть, этот смех иногда звучит варварски. Хорошо. Пусть пока каждый человек отдаст немножко человечности той массе, которая вернет ему ее когда-нибудь с процентами и с процентами процентов.
Размышления на руинах старого мира
Короткие тени
Платоническая любовь
Суть и тип любви определеннее всего проявляются в том, на какую судьбу она обрекает фамилию и имя человека. Брак, который лишает женщину ее первоначальной фамилии, чтобы заменить ее фамилией мужа, также не остается в неприкосновенности имя, это происходит почти всегда при сексуальной близости. Имя бывает окутано, окружено всякими ласкательными прозвищами, так что часто годами, десятилетиями оно и не проявляется.
Браку может быть в широком смысле противопоставлена – только судьба имени, но не тела – и только таким образом может быть определена платоническая любовь в ее единственно подлинном, единственно существенном значении: как любовь, которая не удовлетворяет своего желания в имени, но любит возлюбленную в имени, в имени владеет ею, в имени носит ее на руках. То, что имя возлюбленной он бережет и хранит в неприкосновенности, одно это – уже есть настоящее выражение той напряженности и духовности, которое и называется платонической любовью. Для этой любви, подобно лучам из пылающего центра, возникает существование любимой из ее имени, и еще возникает из любящего его произведение. «Божественная комедия» – это нечто иное, чем аура вокруг имени Беатриче; мощное изображение того, как все силы и образы космоса выходят из имени, ожившего в любви.
Один раз не в счет
Совершенно неожиданное подтверждение это получает в сфере эротики. Пока мужчина ухаживает за женщиной, постоянно сомневаясь в том, что он будет услышан, исполнение только в связи с этими сомнениями может стать спасением и разрешением. Однако едва оно в этом виде произошло, новая нестерпимая тоска по исполнению как таковому мгновенно появится вместо этого. Первое исполнение мечты более или менее перекрывается воспоминанием, решением в его функции по отношению к сомнениям и становится абстрактным.
Таким образом, один раз оказывается не в счет по сравнению с чистым, абсолютным исполнением. И наоборот, оно может обесцениться как чистое абсолютное исполнение. Так, если в воспоминании банальное приключение вдруг начинает сильно допекать, кажется внезапным и грубым, мы аннулируем этот первый раз и не берем его в расчет, поскольку ищем линии бегства от ожидания и хотим знать, как отличается от нас женщина в качестве точки ее разреза. В Дон Жуане, счастливчике любви, остается тайной, как ему удается в одно мгновение во всех своих авантюрах свести воедино наслаждение ухаживанием и решающий момент: ожидание он нагоняет в угаре, а решение предвосхищает в процессе завоевания. Это наслаждение раз и навсегда, это скрещение времен может быть выражено только в музыке, Дон Жуан требует музыки как зажигательного стекла любви.
К бедности всегда бывают снисходительны
То, что никакая парадная ложа не стоит так дорого, как входной билет на открытую Божью природу, что даже она, о которой мы знаем, что она – с удовольствием одаривает нищих, бродяг, подонков и бездельников, – свой утешительный, спокойный и светлый облик сохраняет для богатых, проникая через большие глубокие окна в их прохладные тенистые залы, – это несомненная правда: итальянская вилла этой правде научит того, кто впервые вошел в ее ворота, чтобы бросить взгляд на озеро и горы, пред которым то, что он видел там снаружи, поблекнет, как картинка в аппарате «Кодак» пред картиной Леонардо. Да, у него ландшафт был прямо в оконной раме, подписанный рукой самого мастера Господа Бога.
Слишком близко
Во сне я стоял на левом берегу Сены, но там не было ничего похожего на Нотр-Дам. Постройка из известняка только в самой верхней своей части поднималась над высоким деревянным ограждением. Я же стоял потрясенный перед Нотр-Дам. Я был потрясен тоской. Тоской по именно тому Парижу, который здесь во сне был вокруг меня. Откуда эта тоска? И откуда совершенно искаженный и неузнаваемый ее предмет? Это потому, что во сне я слишком близко к нему подошел. Неслыханная тоска, охватившая меня здесь, в самом центре того, о чем я тосковал, была не та, что стремится к образу издалека.
Это блаженная тоска, которая уже перешагнула порог образа и обладания, и знает только силу имени, в котором любимое живет, меняется, стареет, молодеет и, не имея образа, становится прибежищем всех образов.
Не говорить о планах
Мало что из суеверий имеет такое распространение, как то, что люди боятся говорить друг с другом о важных намерениях и проектах. Это суеверие не только существует во всех слоях общества, но имеет всевозможные виды человеческих мотивов от самых банальных до глубочайших. То, что лежит на поверхности, выглядит так плоско и понятно, что, кажется, вообще нет оснований говорить о суеверии. Очень легко понять, когда человек, у которого что-то не получилось, старается скрыть свою неудачу и, чтобы быть уверенным на этот счет, молчит о своих планах. Но это лишь верхний слой побудительных причин, прикрытие для банального, под которым скрывается нечто более глубокое.
Следующий, второй слой – это смутное сознание того, что действие ослабевает от физической разрядки, физического псевдоудовлетворения в речах. Этот разрушительный характер речи, известный простейшему опыту, редко принимают всерьез, как он того заслуживает. Если подумать о том, что почти все решающие планы связаны с одним
