Ангел истории. Пролетая над руинами старого мира - Вальтер Беньямин
Эрос творящих – это общность студентов, если существует вообще какая-то общность, способная его увидеть и за него бороться. Но там, где не было внешних условий бюргерского существования, где бюргерское стремление завести семью не имело перспективы, где во многих городах Европы большое количество женщин – проститутки – строят свое экономическое благополучие только на тех, кто учится, и там студент не спрашивал себя об эросе, который был его естественным свойством. У него могли появляться сомнения, должна ли способность к зачатию и творчеству существовать в нем по отдельности так, что одно послужило бы семье, а другое – службе, то и другое без связи с его собственным существованием и, значит, искажено. Потому что, как бы болезненно и вместе с тем издевательски ни выглядело ставить так вопрос по отношению к жизни сегодняшних студентов, это все-таки придется сделать, потому что в них по самой своей сущности эти два полюса человеческого бытия существуют во времени рядом друг с другом.
Речь идет о вопросе, который никакая общность не должна оставлять нерешенным и который тем не менее со времен древних греков и ранних христиан ни один народ не смог осмыслить как идею; всегда он оставался обузой великих творцов: как остаться в образе, достойном человека, и создать общность с женщинами и детьми, продуктивность которой имеет совершенно иную направленность. Греки, как мы знаем осуществляли насилие, подчиняя эрос зачатия творчеству, так что в конце концов их государство, в самой сущности которого не осталось места женщинам и детям, перестало существовать. Христиане нашли решение, возможное для Царства Божьего: они отбросили особенности того и другого. Студенчество в наиболее передовой своей части исходило в бесконечных эстетических разглагольствованиях о товарищеских отношениях со студентками; без смущения выдвигалась даже идея необходимости «здоровой» эротической нейтрализации учеников и учениц.
Действительно, нейтрализация эроса в высшей школе удалась с помощью проституток. А там, где этого не произошло, воцарялась беспредельная наивность или угарная веселость и развязную студентку восторженно приветствовали как преемницу старой безобразной преподавательницы, Здесь напрашивается общее замечание: насколько более сильный инстинкт осторожности в отношении подавляющей власти эроса имеет католическая церковь, чем буржуазия. Высшая школа замалчивает, отрицает гигантскую нерешенную задачу, гораздо более важную, чем многие другие, на которые обращена ее социальная активность. Вот она: на основе духовной жизни превратить в единство то, как духовная независимость творящего (в студенческих корпорациях) и как необузданная власть природы (в проституции) печально взирают на нас в виде изуродованного торса одухотворенного эроса.
Необходимая независимость творящего и необходимое привлечение женщины, продуктивность которой осуществляется в другой сфере, в единственно возможную общность созидающих в любви. Именно такого решения следует требовать от студента, потому что это форма его жизни. Но здесь имеет место такое ужасное положение дел, что студенчество даже не признает своей вины перед проституцией, что убийственное, богохульственное опустошение стараются остановить призывами к целомудрию, не имея мужества посмотреть в глаза собственному прекрасному эросу. Такое уродование молодежи травмирует ее сущность глубже, чем это можно описать словами. Оно должно стать предметом размышлений для сознательных, решительных и мужественных. Полемике оно недоступно.
Вальтер Беньямин в молодости. Вальтер Беньямин родился 15 июля 1892 года в Берлине в богатой еврейской семье, состоявшей по материнской линии в родстве с Генрихом Гейне. В 1912–1919 годах Беньямин учился в университетах Берлина, Фрайбурга, Мюнхена и Берна. В декабре-январе 1926–1927 годов посетил Москву. «Московский дневник», сохранившийся среди архивных материалов, был впоследствии опубликован. В 1939 году Беньямин с большой тревогой встретил известие о пакте Молотова-Риббентропа, справедливо полагая, что это станет прологом к новой мировой катастрофе
Как молодежь видит себя сама, какой образ носит она в своей душе, молодежь, которая допускает такое искажение самой идеи, самого содержания своей жизни? Этот образ запечатлен в корпоративном духе, который все еще является самым очевидным носителем понятия студенческой молодежи, которому другие, прежде всего свободные студенческие организации противопоставляют свои студенческие лозунги. Немецкое студенчество то в большей, то в меньшей мере обуреваемо идёей, что надо наслаждаться молодостью. Это совершенно иррациональное время ожидания служебной должности и брака должно само из себя породить некое содержание, и оно должно быть неким игровым, псевдоромантическим времяпрепровождением.
Это страшная стигма на их знаменитых веселых песнях, на этом новом удалом великолепии буршей. Это страх перед грядущим и в то же время спокойное примирение с будущей жизнью филистера, где весьма приятно увидеть себя «старым господином». Продав свою душу бюргерству вместе с профессией и браком, тем больше ценят несколько лет свободы. Этот обмен предпринимается во имя юности. Открыто или тайно, в пивной или на оглушительных сборищах с громкими речами достигают дорогой ценой состояния угара, который должен запомниться. Это сознание весело проведенной юности и проданной зрелости, которая в конце концов жаждет покоя, об него разбивались все попытки одухотворить студенчество. Эта форма жизни существует против всякой очевидности в противоречии со всеми духовными и природными силами, и они выступают против нее – государство посредством науки, эрос с помощью проституток, так она уничтожается самой природой. Потому что студенты – это не самое молодое поколение, они уже стареют.
Почувствовать свой возраст – это героическое решение для тех, кто потерял молодые годы в немецких школах, и высшая школа приоткрыла для них наконец возможности жизни юноши, которые годами ускользали от них. И все-таки надо понять, что они должны быть созидающими, то есть одинокими и стареющими, что уже существует более молодое поколение юных и детей, которому они могут посвятить себя только как учителя. Из всех ощущений это самое чуждое для них. Именно поэтому они не могут найти себя в своем существовании и не согласны с самого начала жить с детьми – это ведь и означает учить, – потому что нигде не попадают в сферу одиночества. А поскольку они не признают своего возраста, то пребывают в безделье. Только осознанная тоска по прекрасному детству и достойной юности есть условие для творчества. Без этого невозможно обновление их жизни – без жалоб по поводу несостоявшейся блестящей карьеры.
Страх перед одиночеством есть причина эротической невоздержанности. Сравнивая себя
