Ангел истории. Пролетая над руинами старого мира - Вальтер Беньямин
Как мы пытались показать и как видно по однообразию и мирному спокойствию общего состояния университета, свободные студенческие организации очень далеки от того, чтобы продемонстрировать обдуманное волевое, духовное начало. Ни по одному из вопросов, которые мы здесь затронули, их решающий голос до сих пор не прозвучал. Услышать его невозможно – из-за нерешительности. Их оппозиционность реализуется на плоской равнине либеральной политики. Развитие их социальных принципов застряло на уровне либеральной прессы. Свободными студентами не были продуманы важнейшие проблемы университета, поэтому горькой исторической реальностью стало то, что в официальных случаях именно корпорации, которыми идея академической общности была пережита и отвоевана, явились недостойными представителями студенческой традиции. В этих вопросах свободный студент вообще не обнаруживает более серьезной воли и большего мужества, чем корпорант, и его деятельность становится от этого едва ли не более опасной, поскольку она вводит в заблуждение и обманывает, потому что это буржуазное, не знающее дисциплины мелкотравчатое направление претендует на славу борца и освободителя в жизни университета.
Сегодняшнего студенчества не найти там, где идет борьба за расцвет нации, его нет на поле битвы за новое искусство, рядом с писателями и поэтами, у истоков религиозной жизни. Дело в том, что немецкого студенчества как такового просто не существует. И совсем не потому, что оно не принимает участия в новых, «самых современных» движениях, а в качестве студенчества вообще игнорирует их во всей их значительности, всегда и постоянно оставаясь в арьергарде общественного мнения и медленно продвигаясь по проторенной дороге; избалованный ребенок, испорченный и захваленный всеми партиями и союзами, покорный воле каждого и начисто лишенный того благородства, которое отличало немецкое студенчество еще сто лет назад, когда оно стояло в первых рядах борцов за лучшую жизнь.
Это искажение творческого духа и превращение его в дух профессиональный, которое мы наблюдаем повсюду, полностью охватило высшую школу и привело к изоляции ее от свободной творческой жизни. Очевидным и болезненным симптомом этого является кастовое презрение к ученым и художникам, чуждым и враждебным государству. Один из самых знаменитых немецких профессоров говорил с кафедры о «сочинителях из литературных кафе, по мнению которых христианство давно уже занимается какой-то ерундой». Тон и справедливость этих слов примерно равноценны. Еще более определенно, чем по отношению к науке, которая своей прикладной «применимостью» как бы демонстрирует непосредственно государственные тенденции, высшая школа, организованная таким образом, приступает к музам, пытаясь взять их голыми руками. Стремясь сориентировать на профессию, она неизбежно должна оставить в стороне непосредственное творчество как форму общности.
Действительно, враждебная отчужденность, полная неспособность школы к пониманию жизни требуют искусства, которое можно истолковать как отказ от непосредственного, ни с чем официальным не связанного творчества. У студентов с их инфантильной незрелостью это проявляется изнутри. С точки зрения эстетического чувства, может быть, самое заметное и неприятное внешнее проявление в высшей школе то, как механически реагируют студенты, слушая лектора. Как воспринимается то, что говорится с кафедры, можно было бы понять через академическую или софистическую культуру диалога. Но студенты далеки от этого, для них гораздо привычнее форма доклада, при этом не имеет значения, говорит учитель или ученик. Организация высшей школы основывается теперь не на продуктивности работы студентов, как когда-то задумали ее основатели. Они в основном представляли себе студента как учителя и ученика одновременно, как учителя, поскольку продуктивность означает полную независимость, взгляд на науку, а не на обучающего.
Там, где господствующей идеей жизни студентов является профессия и служба, там нет науки. Эта жизнь уже не может быть посвящена познанию, так как оно заставляет сойти с дороги бюргерской надежности. Она не может быть посвящена науке точно так же, как и жизни грядущих поколений. И все же эта профессия учить – пусть даже в совсем иных формах, чем сегодняшние, – непосредственно связана с самым глубоким постижением науки.
Эта опасная преданность науке и молодежи должна существовать в студенте как способность любить и стать основой его деятельности. Жизнь его должна следовать древним, он обучается науке у своих учителей, но не идет за ними в профессии. Он с легкостью отказывается от общности, которая связывает его с творящими, и может обрести общую форму только на основе философии. В каком-то смысле он должен быть одновременно творцом, философом и учителем, причем самым определенным и существенным образом. Из этого вытекают формы профессии и жизни. Общность творческих людей поднимает всякое обучение до универсальности – в форме философии.
Эта универсальность достигается не тем, что юристам читают лекции на литературные темы, а студентам-медикам – на юридические (иногда такие попытки предпринимаются), а тем, что общность предпринимает усилия и сама добивается того, что перед лицом всякого обособления специального обучения (которое сохраняется исключительно в связи с ориентацией на профессию), поверх всей этой активности предметной учебы, она сама остается общностью университета как таковой, создавая и охраняя философские формы общности, но не с постановками вопроса ограниченной, научной, специальной философии, а с метафизическими проблемами Платона и Спинозы, романтиков и Ницше.
Именно это, а не походы в социальные учреждения означало бы глубокую связь профессии с жизнью, правда с более значительной жизнью. И это помогло бы предотвратить превращение студента в копилку знаний. Это студенчество должно было бы окружить университет, который предлагает весь методический состав знаний вместе с осторожными, смелыми и вместе с тем точными попытками создания новых методов, подобно тому как толпы народа волнами окружают княжеский дворец как место, где постоянно происходит духовная революция, где вызревают новые проблемы широкого охвата, возможно еще неясные и неточные, но основанные иногда на более глубоком проникновении, чем научные постановки вопросов. В его творческой функции студенчество можно было бы рассматривать как гигантский трансформатор, который на основе философского осмысления способен превращать в научные проблемы те новые идеи, которые в искусстве и социальной жизни возникают раньше, чем в науке.
Тайное господство профессиональной идеи не главное в этой фальсификации, основное здесь удар в самую сердцевину творческой жизни. Самая банальная позиция в жизни – это противопоставление духу суррогатов. Она стремится скрыть опасности духовной жизни, а тех из понимающих, кто еще существует, объявить фантазерами. Неосознанную жизнь студентов еще глубже искажают эротические обычаи. С той же уверенностью, с которой профессиональная идеология сковывает совесть интеллекта, мысль о браке, идея семьи тяжелым грузом ложатся на эротические понятия. Они как
