не лишены интереса, как и всякая добросовестная репортерская заметка. Но, к сожалению, они чувствуют себя авторами, а так как не могут сказать ничего путного, то поневоле должны ограничиваться целым потоком дешевых, изношенных острот, quasi-сатирических описаний и ... просто бранью. Эти авторы не стесняются притом совершенным незнанием самых обыденных терминов и жестоко путают их. Разные гг. «Не фельетонисты», «Буквы» и т.д., и т.д. самым наивным образом смешивают, например, понятия рисунка и живописи: они говорят, имея в виду живопись, «художник нарисовал этюд», и им ничего не стоит сказать о карандашном рисунке, что он «написан». Они здесь и там наставят таких словечек, как «экспрессия», «перспектива», «дальний план», «колорит», «сочная кисть», и думают этим скрыть свое невежество от знающих дело людей. После этого, если дело идет о современном движении в искусстве, они вставляют для пикантности пару «декадентских» стишков (непременно «Фиолетовые руки на эмалевой стене»[29], «О, закрой свои бледные ноги»[30], «Черви черным покрывалом»[31] и т.д.). За этим еще пара «острот», образцы которых, право, даже приводить совестно: так, какой-то г. Божидаров[32] сочиняет остроту каких-то «почтенных любителей живописи»: «идем (с выставки)... и вот так на прохожих все натыкаемся: были сейчас на выставке в музее — "глаза занозили"». Не правда ли, как это мило? Тот же г. Божидаров, недовольный способом развешивания картин, выражается так: «Их художественный канкан прямо-таки приходится смотреть вприсядку». На этого г. Божидарова очень трудно угодить: одна выставка ему кажется слишком беспокойной, другая — скучной. Скучной ему показалась выставка, где были работы Коро, Диаза, Добиньи[33], Ленбаха, Штука[34] — «неважные вещицы», по определению почтенного критика. «Я не поклонник многих (?) из них, — говорит без всякого стеснения г. Божидаров, — вся их сухость (!) или поразительное однообразие (!!) представлены на этой выставке довольно наглядно». И вот представьте себе, «больше всего понравилась» г. Божидарову «картинка» ... Шляйха[35]: «Она написана с большим чутьем, в ней все живет. А больше нечего требовать от картины». Конечно, чего же еще-то можно требовать такому критику, как г. Божидаров!.. И к чему только художники бьются над решением проблем в области рисунка и живописи: над рисунком в узком смысле, формой, моделировкой, гармонией, valeur'ом и т.д., и т.д., когда вся чисто художественная сторона является излишней? Как хорошо, что г. Божидаров взялся за перо и с такой поразительной простотой разъяснил художникам истинные требования, которым они должны удовлетворять!.. И все тот же критик, называющий мозаику В.Д. Поленова[36] «рукодельием», вдруг откровенно сознается: «Не знаю, что сказать об этом явлении(!)» Но, вспомнив, вероятно, что мозаика существовала задолго до рождения В.Д. Поленова (если только г. критик об этом слышал[37]), он предполагает: «...или это (т.е. мозаика) своего рода "каменная болесть"... или же просто "старческая меледа"». Переписывая эти невежественные остроты, я снова испытывал чувство крайнего удивления перед человеком, который публично решается с таким героизмом обнажать наготу свою... Что касается остроумия, то не последним мастером этого дела является и г. Буква[38]. По его мнению, у г. Беркоса[39] в картине «За монастырской стеной» — «настоящие чудеса: такое роскошное цветоводство, которое вполне заслужило бы золотой медали на выставке садоводства». Г. Буква не брезгует и случаем посмеяться над фамилией художника: говоря о г. Нассе[40], он игриво замечает: «Есть и такой жанрист». У г. Овсянникова[41] критик нашел «старое» солнце и мило прибавляет: «Пусть астрономы думают по этому поводу, что хотят». И пусть публика думает о г. Букве, что хочет.
Я обращаюсь к В. Г.[42], который построил весь свой фельетон о выставке т-ва Московских художников на этом же тонком остроумии. Этот перл любопытствующий читатель может найти в «Московских ведомостях»[43]. Г.В. Г. нашел в каталоге выставки т-ва Московских художников[44] опечатку: вместо plein air было напечатано plener[45]. Вот на этой-то опечатке критик и строит целую историю невежества художников. Изложение теории этой начинается следующим милым каламбуром. Увидя в каталоге слово «Plener», г. В. Г. никак не мог сразу догадаться, что это слово означает (очевидно уж с самого начала, что г. критик обладает редко острым и быстрым умом), и стал рассуждать таким образом: «Вот как, — подумал я, — московский художник выставил один портрет австрийского государственного деятеля Пленера. Но которого? Старшего, Игнатия Пленера, игравшего ведущую роль в борьбе парламентских партий в 60-х годах истекшего столетия, или же его сына Эрнеста...»[46] и т.д., в этом же совершенно духе, еще восемьдесят печатных строк!.. И лишь после этих 8о строк г. В. Г. догадался, что слово следовало читать plein air. После этой догадки читателю предстоит прочесть еще 40 печатных строк возмущенного автора на ту же тему. И затем на тему о этой же опечатке написано еще 4 столбца большого фельетона, где попытки логического рассуждения постоянно прерываются просто бранью и усилиями показать в пику художникам свою образованность. Тут вы встретите немецкие, французские изречения и останетесь подавленным эрудицией автора. Меня, например, совершенно сразило его ignoti nulla cupido. Лучше бы только г. В.Г. переводил на русский язык свои «страшные» слова, так как невежественные сторонники «новейшего варварского направления» могут и не понять его хотя бы латинской цитаты. Мне лишь с большими усилиями удалось перевести ее. И я думаю, что художники, не имевшие счастья приобщиться к классической мудрости, будут удивлены не менее меня сделанному мною переводу: «ignoti nulla cupido» означает по-русски «стремления невежды бесплодны». И как же не удивляться тому, что г. В. Г., зная такое поистине прекрасное предостережение, все же решился взяться за перо и устремиться в совершенно чуждую ему область искусства, чтобы оценивать, поучать и высказывать свои удивительные сентенции!.. Таким образом действий он сам преступил закон и поставил себе необходимость напомнить ему другое не менее прекрасное изречение: «нет проступка без законного возмездия» — «nella poena sine lege». Если бы г. В. Г. во всем своем огромном фельетоне хотя что-нибудь определенное сказал о том, что это за «вечные художественные законы, по которым всегда писались, пишутся и будут писаться истинные картины», то он бы доказал читателю, что он знает что-нибудь в этой области, кроме брани. Если бы он доказал, например, что Тициан и Рафаэль, да Винчи и Рембрандт, Микеланджело и Веронезе[47] писали по одним и тем же «вечным законам», то можно было бы
