Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
Международная торговля предлагала еще один способ быстро обналичить деньги. Начало 1990-х годов ознаменовало собой золотой век перевозок на дальние расстояния по Восточной Европе. Большинство торговцев работали частным образом, переправляя через границы все, что могли лично перевезти. Львиную долю товаров составляла одежда. Подпитываемый ненасытным спросом региона на дешевую одежду, за несколько коротких лет рынок Тушин, построенный на безымянном участке дороги за пределами Лодзи (Польша), превратился в один из крупнейших уличных рынков во всей Европе. Покупатели съезжались со всех сторон в поисках доступной одежды, особенно нижнего белья: кружевного и необычного для немцев; максимально дешевого для белорусов и литовцев; простого и прочного для русских, хотя русские меняли этикетки, чтобы по возвращении продать польские лифчики как итальянские.
Еще два направления торговли – личный транспорт и местное производство – наиболее эффектно сошлись в одном месте: на стадионе Десятой годовщины в Праге. Первоначально стадион возводили для проведения спортивных мероприятий и церемоний коммунистической партии. Со временем он приобрел вид хорошо выветрившегося метеоритного кратера и атмосферу забытой взлетно-посадочной полосы. Но затем, в начале 1990-х, верхние этажи отдали под импровизированный рынок под открытым небом, получивший название Jarmark Europa, или Европейский базар. Теперь здесь творилось настоящее столпотворение.
Я посетил рынок в 1993 году, тогда он был крупнейшим базаром в Европе. Каждый год на нем из рук в руки переходили товары на сумму около трех миллиардов долларов. Именно здесь все остальные уличные рынки Польши приобретали свои товары, сюда ездили пополнять свои запасы оптовики из Москвы и Санкт-Петербурга, и здесь покупала одежду половина Болгарии. Его охват простирался по всей Евразии, от Германии до Северной Кореи. На Jarmark Europa продавалось все. Можно было купить сантехнику, обувь, музыкальные инструменты, пиратское программное обеспечение и контрабандные кассеты. Я ездил туда зимой и уехал с имитацией пуховика и отличным монокуляром советского армейского образца. Если бы я знал больше и был немного старше, я мог бы рассчитывать на товары более незаконного характера, поскольку Jarmark был одним из крупнейших в Восточной Европе центров обмена информацией о незаконной торговле всех видов, от проституции до мошенничества. Та м можно было купить наркотики, контрафактные товары и специализированное оружие, от пистолетов-пулеметов до взрывчатых веществ. Предположительно, можно было даже заказать убийство. Однако большая часть торговли не носила криминальный характер; люди просто пытались выжить. На периферии цыгане-мигранты из Румынии продавали горшки, сделанные из мусора, болгары играли на аккордеоне, а старушки с окраин Варшавы продавали разномастные носки, обувь и старые расчески. Трудно было представить, что кто-то захочет приобрести что-либо из этих осиротевших предметов, в то время как идея о том, что можно зарабатывать на жизнь торговлей, казалась совершенно непостижимой.
Для выживания в такого рода торговле требовалась удача. В поисках удачи многие торговцы обращались к сверхъестественным источникам. Начиная с середины 1990-х годов владельцы киосков в Jarmark обычно размещали на своих прилавках изображение «еврея с копейкой». Обычно на картинках изображался бородатый мужчина в хасидской одежде, держащий золотую монету. Иногда это была настоящая картина маслом, а иногда просто фотокопия. Большинство людей на Западе рассматривали эти изображения как простые антисемитские карикатуры, но на самом деле это было нечто совершенно иное – талисманы, на помощь которых надеялись в стремлении приумножить приток наличных денег. В зарождающемся интернете по явился целый пласт фольклора о том, как должен работать амулет. Если кто-то держал дома «еврея с копейками», его нужно было поставить лицом от двери, чтобы деньги входили в дом, а не покидали его. Монета, просунутая за рамку картины, увеличивала силу талисмана, но в субботу лучше всего было перевернуть изображение кверх ногами, чтобы дать ему денек отдохнуть.
Волшебной помощи в навигации по бурным водам зарождающейся рыночной экономики искали не только поляки. Приход капитализма стал как моральной, так и экономической революцией. Поколению, которое было воспитано в вере, что производительный труд был единственным приемлемым источником богатства, внезапно пришлось приспосабливаться к миру безудержных спекуляций, где деньги могли соединяться и приумножаться словно по волшебству. Мало кто мог точно сказать, как должна работать успешная торговля, но перспектива огромных выгод была слишком велика, чтобы сопротивляться.
Как следствие этой неопределенности, во многих странах Восточной Европы до огромных размеров разрослись финансовые пирамиды и другие сомнительные инвестиционные инициативы. В период с 1992 по 1994 год половина румынских домохозяйств вложила деньги в схему под названием «Каритас», которая обещала восьмикратный доход всего за три месяца. Какое-то время она работала. Основатель «Каритас», бывший бухгалтер Иоан Стойка, стал самым популярным человеком в Румынии. Церковные лидеры прославляли его за разработку собственного решения проблемы глобального кризиса. Его бенефициары приветствовали мошенника как «святого», «папу римского», «мессию» и «пророка».
Когда в 1994 году схеме «Каритас» пришел неизбежный конец, ее крах также воспринимался в религиозных терминах. Раскаявшиеся кредиторы рассказывали истории о проклятых деньгах и домах, зараженных полтергейстами. Для других зловещее происхождение «Каритас» было ясно с самого начала. Как объяснила одна женщина приезжему американскому антропологу, «„Каритас“, однозначно, дело рук дьявола: деньги не могут рождать деньги!» Многие румыны потеряли из-за «Каритас» свои сбережения, но благодаря разумному вмешательству правительства падение пирамиды не вызвало более широких волнений. В Албании крах еще более обширной сети финансовых пирамид в 1997 году спровоцировал гражданскую войну, которая унесла жизни более двух тысяч человек и ускорила отток беженцев, превзошедший тот, который сопровождал падение коммунизма шестью годами ранее.
Экономический рост, разруха, хаос: вот Польша, которую я помню с детства. Я узнал о падении коммунизма из телевизионных новостей, но гиперинфляцию пережил на собственной шкуре. Когда я думаю о тех годах, мои мысли всегда обращаются к няне моей матери, к Юльчии. Отец мамы умер, когда девочке было семь лет, и Юльчия стала главной помощницей моей матери. Она приехала в Варшаву из крошечной деревни Новы Пекинанов и пошла работать в семью моей матери, когда ее выгнала другая семья. Долгое время после того, как моя мать и ее сестра уехали из Польши, Юльчия оставалась с моей бабушкой. Когда я приезжал в гости, то в перерывах между походами на молебны в церковь на площади Спасителя, она настойчиво предлагала
