Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
На протяжении многих лет квартира, которую Юльчия делила с моей бабушкой, составляла большую часть ее мира. Она хранила свои сбережения в жестянке из-под датского сдобного печенья с ветряными мельницами на крышке. У нее не было близких родственников, поэтому, когда она умерла в 1993 году, заветную банку открыли мы. Она была набита старыми монетами и банкнотами, собранными за десятилетия. Растущая инфляция превратила их в ничто. Они почти ничего не стоили – может быть, пару копеек, а может, и того меньше.
То, как просто ценности могли испариться, шокировало одиннадцатилетнего меня. Идея о том, что можно подстраховаться на будущее, казалась тогда очередным восточноевропейским миражом. Теперь кажется, что вся история моего рода – это просто бесконечная череда семейных потерь: поместья где-то в Западной Литве, особняк в Варшаве, состояние в немецких марках, хранящееся где-то под Познанью, и коллекция бабочек моего прадеда, превращенная в мелкую желтую пыль бомбой в Первой мировой войне. Кажется, в этой синей жестяной коробке и содержится квинтэссенция жизни нескольких поколений. Для меня она символизирует не только эпоху перемен, но и капризность самой истории.
Эпилог
Переход от социализма к капитализму оставил глубокие шрамы по всей Восточной Европе. Некоторые из них оказались физическими: дети, рожденные во время переходного периода, вырастали в среднем на сантиметр ниже ростом, чем те, кто родился за несколько лет до или после. Подобное снижение роста наблюдалось ранее только в результате массового голода и войн. Другие шрамы носили психологический характер. В переходный период несколько восточноевропейских стран, в частности Венгрия и республики Балтии, зафиксировали самые высокие показатели самоубийств в мире. Хотя эти показатели снизились после пика в середине 1990-х годов, в течение четверти века после падения Берлинской стены Восточная Европа продолжала резко отставать от Запада с точки зрения общей удовлетворенности жизнью.
Так называемый «провал в ощущении счастья, свойственный переходному периоду» стал одним из самых надежно доказанных и часто подтверждаемых результатов, когда-либо полученных социальными науками. Он сохранялся примерно до 2016 года, когда эффект исторических изменений начал ослабевать. Причина происходящего, по-видимому, двояка: восточноевропейцы становились счастливее по мере того, как их страны оправлялись от рецессии 2008 года, в то же время уровень счастья на Западе снижался. Однако к 2018 году этот разрыв полностью исчез, поскольку жители Восточной Европы сообщили о такой степени удовлетворенности жизнью, которая поставила их в один ряд с Турцией, Кипром и Грецией. Восточная Европа избавилась от образа унылого болота.
И все же, несмотря на возросшие показатели счастья, радость не изменила политическую жизнь региона. История последнего десятилетия в большей части Восточной Европы стала историей усиления поляризации и отступления демократии или борьбы за нее. Несколько стран (Венгрию, Беларусь, Сербию) фактически захватил один правитель или одна политическая партия. В других странах наметились глубокие социальные трещины либо между этническими группами (Босния и Герцеговина), политическими ориентациями (Польша), либо сочетанием того и другого (Украина)[5].
Несмотря на серьезные трудности переходного периода, с тех пор большинство стран региона успешно развили рыночную экономику и в основном успешно функционирующие демократии. В геополитическом плане масштабы перемен столь же впечатляющи. Эстония, Латвия, Литва, Польша, Чехия, Словакия, Венгрия, Словения, Хорватия, Румыния и Болгария присоединились к Европейскому союзу. Все те же страны, плюс Албания, Черногория и Северная Македония, также присоединились к НАТО. Только Сербия, Босния и Герцеговина, Беларусь, Украина и Молдова остаются вне этих организаций.
1989 год принес одну из самых глубоко преобразующих революций в новейшей истории. Масштаб достижений прошедших лет, становится очевиден при посещении любого из крупных городов региона, особенно для тех, кто помнит Восточную Европу такой, какой она была в 1980-х и начале 90-х годов. Но этот прогресс также резко неравномерен, поскольку обширные районы сельской местности, а иногда и целые страны, сильно отстают от темпов, заданных недавно появившимися сверкающими столицами.
Сам масштаб этих изменений привел к тому, что многие восточноевропейские страны раскололись из-за глубоких различий между поколениями и классами. Взгляды, которые демонстрируют молодые и старые, городские и сельские жители, редко когда казались более противоположными. Возникший в результате кризис идентичности побудил многих восточноевропейцев обратиться к истории в поисках ответов на вопрос о том, кто они на самом деле в нашем внезапно глобализовавшемся мире. Но в истории никогда нет единственной версии событий; она всегда предоставляет множество нарративов, с помощью которых можно объяснить настоящее. В политическом вакууме, образовавшемся после падения коммунизма, выбор того, какой истории следовать, стал чрезвычайно важным, и по мере того как героическая фаза переходного периода в Восточной Европе подходила к концу, политика превращалась в нескончаемую серию сражений за трактовку прошлого.
Многие восточноевропейские страны попали в странное, затруднительное положение. Их история насыщенна, но не имеет внятного сюжета. То есть многое произошло с ними, но мало что сделали они сами, чтобы создать глубоко укоренившееся чувство общей судьбы. В большей части региона национальный суверенитет, как правило, носил кратковременный, частичный или прерывистый характер. Империя и борьба с ней, как правило, выступали красной нитью развития исторического пути, в то время как возможностей развивать национальные мифологии независимо от их влияния не представилось.
Десятилетия жизни в советском блоке значительно замедлили этот процесс, поскольку исторические тексты пришлось переписывать в соответствии с коммунистическими нормами. Многое из того, что межвоенный период установил в качестве национального канона, пришлось отбросить, в то время как историю Второй мировой войны пришлось затуманить или рассказать через узко просоветскую призму, оставив многие спорные эпизоды в национальных историях не высказанными или не подлежащими упоминанию. Вот почему революции 1989 года сопровождались выведением на поверхность прежде замалчиваемых историй. Люди ищут новое прошлое, чтобы наверстать упущенное. Восстановление утраченных могил и возвращение изгнанных или забытых героев помогло определить границы вокруг новых государств, а также разрушить некоторые старые. Годы, последовавшие за переходным периодом, ознаменовались распадом нескольких государств и появлением множества совершенно новых. Советский Союз, Югославия и Чехословакия распались. Словакия, Словения, Хорватия, Босния, Македония и Беларусь – впервые за более чем полтысячелетия стали независимыми образованиями. Украина, которая имела долгую историю автономии и несколько мимолетных моментов независимости, восходящих к XVII веку, начала новую жизнь как современное государство в границах, охватывающих территорию, ранее принадлежавшую Габсбургской, Османской и Российской империям.
Что делать с таким сложным и фрагментированным наследством? Для многих стран первой задачей стало установить точку происхождения. Поскольку письменная история началась с прихода на большую часть региона христианства, многим националистам XXI века в поисках национального
